— На что это ты все смотришь? — спросил он пса.
Пес отвернулся.
— Но вот за что я действительно себя корю — сейчас скажу, и все, конец, сменим тему, — так это за то, что мы в то утро дико рассорились и мне так и не представилось случая помириться. Я ему тогда в лицо сказал, что он идиот (а он и в самом деле идиот был) и что ничего хуже, чем позволить парню на ней жениться, сделать было невозможно. И это действительно так. Я к тому времени уже все знал о ней. У нас тогда аж до драки дошло. Я этого раньше не рассказывал. Кошмар. И больше я его живым не видел. Не надо было мне вообще в это соваться. Но с людьми в таком состоянии, в каком был он, разговаривать невозможно. Нечего даже и пытаться.
Трой поднял взгляд.
— Ты мне рассказывал, — проговорил он.
— А, да. Наверное. Теперь он мне больше не снится. А раньше — всю дорогу. Будто мы все говорим, спорим.
— Ты же обещал съехать с темы.
— Хорошо, хорошо. Хотя другой-то темы для меня как будто бы и нету. Вот ведь как.
Он тяжело поднялся с кресла с бутылкой и стаканом в руке:
— Давайте-ка сходим в конюшню. Покажу вам жеребенка, которым разродилась кобыла Джонса. И откуда только что взялось! Вы, главное, стаканы с собой возьмите. Бутылку я захватил.
Все утро они ехали верхом по широкой можжевеловой пустоши в сторону хребтов с каменными осыпями. Собиралась гроза, тучи шли широким фронтом, стояли уже над горами Сьерра-Вьехас на западе и над всей широкой равниной, протянувшейся с севера на юг от гор Гваделупес, вдоль хребтика Кеста-дель-Бурро и дальше, до городка Пресидио и границы. В полдень в самых верховьях перебрались через реку и остановились, сели на желтую опавшую листву и, глядя, как листья плавают и кружатся в заводи, стали есть то, что Рейчел им припасла с собой.
— Эвона, глянь-кося! — изумился Трой.
— А что это?
— Скатерть!
— Йо-о!
Он налил кофе из термоса в чашки. Бутерброды с индюшатиной, которые они ели, были завернуты каждый в отдельную тряпочку.
— А что в другом термосе?
— Суп.
— Суп?
— Суп.
— Йо-о!
Сидят едят.
— А он давно здесь в начальниках?
— Да года два.
Билли кивнул.
— А раньше он тебе не предлагал идти работать к нему?
— Предлагал. Но я ему сказал, что работать с ним я не против, а вот насчет того, чтобы работать на него, не знаю.
— А почему ты передумал?
— Я не передумал. Я еще думаю.
Сидят едят. Кивком Трой указал куда-то вдаль:
— Говорят, где-то в миле от этой лощины какой-то белый человек попал в засаду.
Билли бросил взгляд в ту сторону.
— Теперь, похоже, до них дошло, что здесь лучше не баловать.
Когда наелись, Трой разлил остатки кофе по чашкам, навинтил на термос крышку и положил его рядом с суповым термосом, обертками от сэндвичей и скатертью, в которую они все были завернуты, собираясь положить потом обратно в седельные сумки. Сидят пьют кофе. Лошади, стоявшие в воде, пили из реки и оглядывались. На носах — прилипшие мокрые листья.
— На то, что произошло, у Элтона свой взгляд, — сказал Трой. — Если бы Джонни не нарвался на ту девчонку, нарвался бы на что-нибудь еще. Он никогда никого не слушал. Элтон говорит, он тогда изменился. Да ни черта он не изменился. Он был четырьмя годами меня старше. Не так уж это и много. Но он бывал в местах, которых я не увижу никогда. И рад, что не увижу. О нем всегда говорили, что он упрямый, но он был не просто упрямый. Когда ему не было и пятнадцати, подрался с отцом. Кулаками дрались. Он просто заставил отца драться. Сказал ему прямо в лицо, что уважает его и все прочее, но не собирается делать того, что велит отец. В общем, что-то такое сказал, чего старик спустить ему не мог. Я плакал как ребенок. А он — нет. Падал, но каждый раз вставал. Нос разбит и так далее. Старик ему говорит, лежи. Криком кричит: хватит, лежи, тебе говорят. Надеюсь, никогда мне не придется увидеть ничего подобного. Думать об этом я сейчас могу, но все равно дурно делается. И ни один смертный человек не был бы в силах это прекратить.
— И чем кончилось?
— Старик в конце концов просто ушел. Он был побежден и понимал это. Джонни остался. Уже и на ногах-то еле-еле держится. А кричит, вызывает продолжить. Старик даже не обернулся. Ушел в дом, да и все тут.
Трой заглянул в свою чашку. Выплеснул гущу на палые листья.
— Дело не только в ней. Есть такой сорт мужчин, которые, если не могут получить то, чего хотят, берут не то, что чуть хуже, а самое худшее из возможного. Элтон полагает, Джонни был из таких; может, так оно и есть. Но я думаю, он просто любил ту девчонку. Мне кажется, он знал, что она собой представляет, но ему это было пофиг. Думаю, слеп он был только насчет собственной сущности. И потерял себя. Этот мир не по его мерке скроен. Он вырос из него прежде, чем научился ходить. Жениться! Хм… Он со шнурками на ботинках и то не мог справиться.
— Однако тебе он все же нравился.
Трой поглядел туда, где ниже по склону росли деревья.
— Н-да, — сказал он. — Не думаю, что слово «нравился» сюда подходит. Мне не хотелось бы об этом говорить. Я хотел быть как он. Но не мог. Хотя пытался.
— Наверное, он был любимчиком отца.
— О да. Но ничего худого в этом ни для кого не было. Просто все это знали. И принимали. Ч-черт. Тут просто не о чем было спорить. Ты готов?
— Готов.
Трой встал. Упер ладонь себе пониже поясницы и потянулся. Глянул на Билли.
— Я так любил его, — сказал он. — Да и Элтон тоже. Его нельзя было не любить. В этом-то все и дело.
Сложив тряпки, он сунул их себе под мышку вместе с термосами. Они даже не поинтересовались, что в термосе за суп. Он обернулся, бросил взгляд на Билли:
— Как тебе эти места нравятся?
— Очень нравятся.
— Мне тоже. Всегда нравились.
— Так что? Будешь сюда перебираться?
— Нет.
В Форт-Дэвис въехали в сумерках. Над старым плацем для парадов уже кружили козодои, небо над горами позади было кроваво-красным. Перед гостиницей «Лимпия»
[5]
их ждал Элтон с пикапом и прицепным фургоном для лошадей. На вымощенной гравием парковке расседлали коней, положили седла в кузов пикапа, почистили и обтерли коней и загрузили их в трейлер. Кончив дело, пошли в гостиницу, а там из вестибюля сразу в кофейню.
— И как тебе этот коняшка? — спросил Элтон.
— Да очень даже хорош, — сказал Билли. — Мы с ним нашли общий язык.
