Он одолел весь путь до округа Де-Бака в Нью-Мексико
{64}, поискал там могилу сестры, но так и не нашел. Люди в этом округе были к нему добры, погоды стояли теплые, и в кочевой своей жизни он почти ни в чем не нуждался. Останавливался поговорить с детьми и конями. Женщины зазывали его на кухни, кормили, а спал он, завернувшись в одеяло, прямо под звездами, на сон грядущий любуясь, как по небу там и сям пролетают падающие метеориты. Однажды вечером попил из ручья рядом с хлопковым полем — наклонился и вытянул губы, чтобы коснуться прохладной и шелковистой поверхности; при этом заметил, как, вспугнутая его тенью, рассеялась в разные стороны, а потом вновь собралась вместе стайка мальков. Вдруг на деревянной колоде заметил железную кружку, поднял ее и сел, держа в руках. Многие годы не видывал он кружки у источника и теперь сидел, держа ее двумя руками, как до него это делали тысячи неизвестных ему, но объединенных священнодействием людей. Окунул кружку в воду, а потом поднес ее, холодную, всю в каплях, ко рту.
Осенью того же года, когда сделалось холодно, его взяла к себе одна семья — они жили на окраине Порталеса, Нью-Мексико; он у них спал в сарайчике, примыкающем к кухне, и обстановка там была примерно такая же, как в комнате, где он спал мальчишкой. В коридоре на стене висела вставленная в рамку фотография, отпечатанная со стеклянной пластинки, разбившейся на пять кусков; оставшихся на осколках предков собрали, как пазл, снова вместе, и они сидели теперь в кабинете, почти том же, каков он и был, разве что с несколько покосившейся геометрией. Которая придавала каждой из фигур, сидевших перед объективом, какой-то третий, отдельный смысл. Их лицам. Их очертаниям.
В семье была девочка двенадцати и мальчик четырнадцати лет, отец купил им жеребчика, и они устроили ему денник во времянке позади дома. Конек был так себе, но однажды под вечер, когда детей привез домой школьный автобус, Билли вышел из своего сарайчика и показал им, как с ним обращаться, объяснил, как надевать недоуздок и что такое чумбур. Мальчику жеребчик тоже нравился, но девочка была в коняшку просто влюблена и вечерами после ужина, несмотря на холод, выходила к нему в денник, сидела там на полу в соломе и вела с ним беседы.
Иногда хозяйка дома после ужина приглашала Билли перекинуться в карты, а бывало, что он сидел с детьми за кухонным столом и рассказывал им о лошадях, коровах и былых временах. Иногда рассказывал им про Мексику.
Однажды ночью ему приснилось, что в его комнате подле него сидит Бойд, но, как ни звал он брата, как ни пытался, разговорить его ему не удалось. Проснувшись, обнаружил, что на краю постели сидит хозяйка, трясет его за плечо:
— Мистер Парэм, с вами все в порядке?
— Да, мэм. Простите. Мне, видать, просто сон приснился.
— Но с вами точно все нормально?
— Да, мэм.
— Может быть, вам воды принести?
— Нет, мэм. Спасибо, конечно. Но я бы, пожалуй, еще поспал.
— Хотите, оставлю на кухне свет?
— Ну, если можно…
— Хорошо.
— Благодарю вас.
— Бойд — это был ваш брат?
— Да. Но его много лет уже нет на свете.
— А вы до сих пор по нему скучаете.
— Скучаю. Все время скучаю.
— Он был младший?
— Да, моложе меня на два года.
— Понятно.
— Он был лучше меня. Вместе с ним мы сбежали в Мексику. Мы тогда были совсем мальчишки. У нас тогда родители погибли. Мы поехали туда узнать, нельзя ли вернуть коней, которых у нас украли. Дети. Несмышленыши. А он так здорово с лошадьми управлялся! Я очень любил смотреть, как он скачет. И как он их обихаживает. Я бы, наверно, что угодно отдал, лишь бы хоть раз еще с ним увидеться.
— Увидитесь.
— Надеюсь.
— Вы точно не хотите воды?
— Нет, мэм. Со мной все в порядке.
Она похлопала его по руке. Шишковатой, покрытой шрамами от лассо и пигментными пятнами из-за солнца и прожитых лет. И оплетенной выступающими венами, что связывают все пережитое и переделанное с сердцем. Этакая карта, вполне читаемая глазом. Наполненная таким множеством Божьих знамений и чудес, что получился удивительный пейзаж. Целый мир. Собравшись уходить, она встала.
— Бетти, — сказал он.
— Да?
— Я не то, что вы думаете. Ну кто я такой, что вы со мной так возитесь! Зачем все это?
— Ладно вам, мистер Парэм, я знаю, кто вы такой. И знаю, зачем все это. А теперь засыпайте. Утром увидимся.
— Да, мэм.
Посвящение
Старый снова как дитя
Ну а ты как новый я
В мире холод и разлад
Правят варварский обряд
Тёк неспешно мой рассказ
Но теперь уж кончен враз***
