Прыгать без парашюта так же бессмысленно, как высунуться в
иллюминатор и звать на помощь. Надеяться на спасателей, которые должны нас
искать после того, как мы упадем?.. Только будут ли: нам нужны эти спасатели…
Раздался страшный грохот. Наверно, удалось сесть. Ведь если
бы мы упали, то просто не остались бы в живых. Наверно, Макс посадил самолет на
так называемое пузо.
Я не видела и вообще не понимала — жива я или мертва. Я даже
не знала, где я — в аду или в этой страшной действительности. А затем какая-то
мрачная тишина, только шум непрекращающегося дождя. Я подняла голову и
почувствовала острую боль. Я вдруг поняла, что я уже на земле. Потрогав лицо
руками, я вскрикнула — в него впилось множество мелких осколков.
В нескольких метрах от меня горел врезавшийся в дерево
самолет, а ко мне полз обожженный Макс. Значит, при приземлении я просто
вылетела из самолета, как тряпичная кукла, а Макс находился в нем до победного.
Я лежала на каком-то лугу и с ужасом наблюдала за горящим самолетом.
Я не верила, что мы остались живы. Не верила, пока ко мне не
подполз Макс. Я попыталась встать, но у меня ничего не получилось. Что-то
случилось с ногами. Вернее с одной, правой.
— Ты жива? — с трудом спросил Макс и сел рядом со мной.
На его красивом лице не было ни царапинки.
Зато обожженные руки напоминали сплошной волдырь. Кожа на
них отошла от мяса и обуглилась.
— Жива, — простонала я и почувствовала, что глотаю
собственную кровь, текущую из носа.
— У тебя нос сломан.
— Что?
— Нос болит?
— Я уже сама не знаю, что у меня болит. Наверно, все. Что у
тебя с руками?
— Подгорели. Ты встать сможешь?
— У меня что-то с ногой. Может, я ее тоже сломала? Еще мне
кажется, что у меня сломаны ребра. Там, где ребра, такая сильная боль…
Пламя от самолета становилось все меньше и меньше, а это
значит, что давящая на нас темнота становилась все сильнее и сильнее. Боль в
ногах казалась невыносимой. Я попыталась подняться, но не смогла. Стало еще
хуже и еще больнее. Но я знала, что должна встать. Встать и помочь обгоревшему
Максу. Он протянул мне руку, но как только я до нее дотронулась, громко
закричал, перевернулся на спину и стал кататься по мокрой траве.
— Прости меня, пожалуйста, прости… — бормотала я, сплевывая
собственную кровь. — Прости… У тебя же руки обгорели… Тебе больно… Там ведь
кожа почти слезла… Она как гармошка… Ради бога прости…
Макс не отвечал, по-прежнему катался по траве и кусал и без
того окровавленные губы. Я не сомневалась в том, что сейчас у него болевой шок.
Он ничего не видит, не слышит и вообще не понимает, что происходит. Нужно
переждать, больше я ничего не могу сделать. Наконец Макс пришел в себя, подполз
ко мне и лег рядом.
Мы лежали на мокрой траве, касаясь плечами друг друга в
мокрой, порванной и окровавленной одежде, оба мирились с раздирающей болью и
наблюдали за тем, как догорает самолет. Дождь перестал. Но нам это было
безразлично. Я лежала с открытыми глазами и мечтала о том, чтобы вновь потерять
сознание. Если я потеряю сознание, то не буду чувствовать боль. Уж слишком она
резкая и невыносимая. Собрав остатки сил, я прощупала свои ребра и с
облегчением вздохнула. Переломов не было.
— Что там у тебя? — спросил Макс.
— Переломов нет.
— А ноги?
— Мне кажется, нога сломана.
— Нос тоже сломан.
— Это значит, что у меня теперь будет кривой нос?
— Хрен с ним! Главное, что ты осталась жива.
— Я больше не могу выносить боль, — почти плача сказала я и
тихонько всхлипнула.
— Терпи. Ты же сильная. Ты даже не представляешь, какая ты
сильная. Так играть может только сильная женщина. Я когда тебя первый раз по
телевизору увидел, чуть не обалдел.
— Правда?
— Правда.
— А почему ты не говорил мне об этом раньше?
— Не знаю. Я говорю тебе об этом сейчас.
— Это потому что мы умрем? — спросила я довольно спокойно.
Сейчас я продала бы свою душу дьяволу за единственную таблетку обезболивающего.
— Ты что такое говоришь?!
— Но ведь мы даже не можем встать. Я не могу остановить
носовое кровотечение. Я не могу успокоить боль. Я вообще ничего не могу.
Ничего. Наверно, скоро у меня начнется агония и я умру. Тут нет ни больниц, ни
людей. Тут вообще никого нет. Мы даже не знаем, где мы находимся и придет ли к
нам помощь. У нас нет воды и пищи. Скажи честно, мы умрем?
— Наверно, очень глупо не умереть в воздухе в падающем
самолете, а умереть на земле.
— Глупо. А разве смерть бывает умной? Все люди всегда
умирают по-глупому. Кого-то сбивает машина, кто-то теряет управление, кто-то
тонет, кто-то умирает от элементарного гриппа… Это же глупые смерти. Так же и у
нас.
— Мы выживем. Только немного отлежимся. Когда сможем встать,
сориентируемся и обязательно найдем помощь.
Я облизала сухие губы и почему-то поверила Максу. Он же
сказал, что мы не разобьемся, и мы не разбились. Он сказал, что мы
выкарабкаемся, значит, мы обязательно выкарабкаемся.
— Мне очень больно, — простонала я и закрыла глаза. — Я бы
отдала все на свете, чтобы превозмочь боль.
— Потерпи. Боль можно перетерпеть, и она уйдет сама.
Вскоре мне стало совсем плохо. Мои стоны перешли в какие-то
нечеловеческие звуки. Макс приподнялся и нежно поцеловал меня в шею.
— Девочка моя родная. Потерпи. Ну потерпи, скоро станет
легче.
— Поцелуй еще.
— Что?
— Поцелуй еще… Твой поцелуй притупляет боль. Целуй.
Я не врала. Горячие губы Макса немного облегчали мою боль и
возвращали память об уже позабытых ощущениях…
Глава 14
Огонь, охвативший самолет, уже погас, только едкий дым
напоминал о том, что именно на этом месте произошла авиакатастрофа. Еще
немного, и будет светать.
— Почему ты не замужем?
— Не знаю. Наверно, потому, что счастливых семей не бывает.
— А одиночество бывает счастливым?
