Неподалеку от входа в «Посох», среди мешанины смутных форм — стена в этом месте была проломлена, — к темным пятнам обрушающейся кладки добавилось еще одно, со странными очертаниями. Сальвестро прижал палец к губам, потом шепотом проинструктировал Бернардо. Тот отполз обратно в переулок. Сальвестро ждал. Ему уже представлялся завтрашний рассвет, когда перед ним, как всегда, появится призрак, преследовавший его по пробуждении, произнесет все те же слова (Добро пожаловать в Рим…) и будет навсегда изгнан мыслью о том, что они собирались сейчас сделать: Прошлой ночью мы тебя навеки стерли… Рассудив, что времени прошло достаточно, он смело вышел на середину улицы и неторопливо зашагал к «Палке». Рот наполнился густой солоноватой слюной. Он думал о Бернардо, который сейчас должен был беззвучно мчаться вперед, в лучшем своем виде — в виде бесшумного призрака, огромного во тьме, с тяжелыми и проворными ручищами. Что, если Бернардо не станет действовать по его указаниям, а просто бросится напролом к своей цели? Сальвестро приближался. Тень не шелохнулась, хотя теперь он точно знал, что это человек, то ли пригнувшийся, то ли сидящий. Человек может принимать множество очертаний, подумал он — или же продолжал обдумывать эту мысль, пока подходил, и у него почти не было времени — доля секунды, чтобы открыть рот и закричать, — когда словно бесшумная пушка выстрелила двумя телами в улицу и Бернардо занес руку над черепом, который во мгновение ока должен был расколоться, как спелый плод, — нет, нет, нет. «Нет!» — выкрикнул он, потому что это был не тот, кого он боялся. Человек, тяжело дыша, лежал на спине, слабо помахивая руками и ногами. Это был вовсе не полковник.
— Совсем как тогда, на берегу, — сказал Бернардо.
Секунду они смотрели на него, сбитое с толку, затем Сальвестро нагнулся, чтобы подать ему руку, и человек с трудом стал подниматься. Это был Ханс-Юрген.
— Когда мы его там нашли, — продолжил Бернардо, обращаясь теперь к Сальвестро. Он коротко и нервно рассмеялся.
Монах медленно приходил в себя, стоя на темной улице и глубоко дыша теплым ночным воздухом. Затем с шумом прочистил горло.
— Хотел поговорить с тобой, Сальвестро, — сказал он.
Они молча пошли рядом, а Бернардо следовал за ними шагах в десяти. Свернули в переулок, шедший на север и пересекавший виа Алессандрина неподалеку от пьяццы. Вскоре молчание стало гнетущим, и Сальвестро, уверенный, что эта странным образом устроенная встреча была связана с его тихим предостережением, прикидывал, каким бы образом затронуть вопрос о Герхарде. Миновав пешеходов, шедших по виа Адриани, они выбрались на виа дель Элефанте. Здесь Ханс-Юрген остановился и указал на дальний конец улицы, в сторону пьяццы.
— Днем там стоят прилавки, — сказал он. — А за ними — менялы.
Сальвестро кивнул, недоумевая, какое отношение это может иметь к Герхарду. Красные глаза монаха обшаривали улицу. На большой площади, простиравшейся впереди, ярко светили собранные в пучки факелы. Ханс-Юрген выглядел озадаченным.
— У вас есть монеты, — сказал он. Это могло быть и вопросом; Сальвестро ждал продолжения. — Я пытался обменять здесь наше серебро, но они отказываются.
— Лом, — сказал Сальвестро. Bancherotti занимаются только монетами.
— И у вас они есть, — кивнул сам себе Ханс-Юрген, словно бы он ему об этом сказал. Монаху, казалось, было неловко — он не знал, как продолжить. — Как бы мы сумели, хотел бы я знать, обменять здесь серебро, если эти bancherotti не желают… Не понимаю, Сальвестро, как это тебе удалось. Если бы ты мог…
В гуще прохожих перед ними заупрямилась и остановилась лошадь, скребя копытами по булыжнику. Всадник спешился и попытался потянуть ее за узду. В конце концов он обвязал ей голову шарфом, и лошадь, таким образом ослепленная, позволила ввести себя на пьяццу, где вскоре затерялась среди лениво роящихся толп. Сальвестро хотел было сказать, что мог бы обменять утром серебро монахов на римские сольдо.
— Знаешь, как мы проводим дни? — спросил Ханс-Юрген, все еще глядевший вослед лошади, хотя той уже и духу не было; на дальней стороне площади высился дворец, черный на фоне черного неба. — Вон, видишь? — Он указал на неразбериху башен и крыш. — Сидим там во дворе. — Он издал звук, который показался Сальвестро сдавленным иканием. Оно повторилось и снова было удушено. Затем Ханс-Юрген беспомощно рассмеялся — горьким, ненатуральным смехом; прохожие с любопытством поглядывали на то, как он задыхается и сопит. — Да, сидим во дворе. Вот чем мы занимаемся, я и мой приор. Сидим во дворе и ждем Папу!
— Не он. — Бернардо приблизился к ним и теперь обращался к Сальвестро так, словно бы Ханса-Юргена там не было. — Говорил же я тебе.
Пытаясь скрыть изумление, Сальвестро озадаченно обернулся к своему сотоварищу.
— Говорил мне? Что именно?
— Что это был не он, а ты мне никак не верил. Это был не полковник.
— Это был он, — сказал Сальвестро, снова поворачиваясь к монаху, чей смех превратился в душераздирающий кашель.
— Мы сходим сюда завтра, — сказал он Хансу-Юргену. Потом добавил: — Можете на нас положиться, — и это заставило монаха рассмеяться снова, резче, чем прежде.
На следующий день они отправились в «Сломанное колесо» с двумя массивными серебряными браслетами, усеянными молочно-зелеными камнями, и после уже знакомой процедуры Лукулло отсчитал им триста семь римских сольдо, после чего провозгласил, что счастлив их видеть, и, как и прежде, остальные завсегдатаи единодушно с ним согласились. Не желают ли они выпить? Желают. Стало быть желают и все присутствующие.
— Так вот, — сказал Лукулло. — Я как раз говорил об этом с Пьерино, но спрашивать об этом надо у вас. Что вы думаете о последнем дурачестве нашего Папы?
Сальвестро посмотрел на Бернардо.
— Испанцы уже выходят из себя, а?
— И портингальцы, — добавил Пьерино.
Бернардо, в свою очередь, посмотрел на Сальвестро.
— Ну так что же вы об этом думаете? — настаивал Лукулло.
— О чем? — спросил Сальвестро.
— Об этом деле со Зверем.
Последовала короткая пауза.
— С каким зверем? — спросил Бернардо.
Пьерино помахал небольшой книгой в кожаном переплете.
— Об одном из немногих, которые мне не приходилось отдавать в залог, — сказал он. — И все же. Здесь о нем все написано. Это Плиний. — Он принялся перелистывать страницы; Сальвестро с Бернардо пили и бормотали слова одобрения, когда считали это уместным. — Или же его можно выманить и приручить с помощью девственниц. Он очень неравнодушен к девственницам, этот зверь… — объяснял Пьерино несколькими минутами позже.
Они кивали. Позже какой-то сварливый невежа попытался оспорить их познания в этом вопросе, но его справедливо заставили умолкнуть. Еще позже Сальвестро и Бернардо вышли и сразу же стали в легком недоумении оглядываться вокруг, потому что вошли они в трактир при свете дня, а сейчас была ночь. Казалось, радостная атмосфера, царившая в «Сломанном колесе», затушевала разницу между двумя временами суток. Они задрали головы, словно бы ища разрешения этой смутной загадки, однако небо было темным и ничем им не помогло.
