Где…
…глаз открылся, принял прямой удар солнечного света, льющегося через распахнутую дверь, и закрылся снова. Ноздря дернулась от странного терпкого аромата. Вырвался кашель, расклеив наполненный мокротой рот. Толстый и полностью одетый, укрывшийся в крепости своей койки, капитан Альфредо ди Рагуза отмечает чье-то постороннее и для утреннего времени неуместное присутствие в своей каюте. Быстрая внутренняя проверка: все еще пьян? Да.
Капитан Альфредо? Вы не спите, капитан Альфредо?
Он ждал, когда это прекратится. Это не прекращалось.
Капитан? Капитан Альфредо?
Да, подумал он, я — капитан Альфредо. И тут же снова уснул.
Во все еще сияющих туфлях, хотя желудок у него вяло вздымался и опускался в такт заунывным покачиваниям судна, Серон снова появился на палубе, озираясь в поисках помощника капитана.
— Что я вам говорил?
Голос донесся сзади. Помощник, скрестив на груди руки, расселся на баке. Прямые черные волосы колыхались возле ушей, а губы тем временем то растягивались, то поджимались, складываясь в разнообразные ухмылки и усмешки.
— Это же пьянь, — продолжал помощник. — Выжмите ему кишки — и наберется целое ведро бренди.
Он справится, в пятнадцатый раз за эту неделю решил Серон. Он давно обдумывал кандидатуру помощника, оценивал его пригодность, взвешивал и так и этак. Теперь он был уверен. В голосе помощника звучали скука и озлобленность, вызванная скукой. Ему было решительно на все наплевать. Он был совершенен. Почти так же совершенен, как корабль. Почти так же совершенен, как двое буффонов, оставленных в Риме, а уж те были абсолютно совершенны.
— Вы купили эту посудину? — спрашивал теперь помощник. — Я имею в виду, вы по-настоящему уплатили настоящие деньги за… — Он сглотнул, оглядывая судно в поисках слова, подходящего для обозначения всего его убожества и ничтожества, и не нашел такого слова. — За… вот это?
— Я оплатил его долги. Так что оно мое — или будет моим, — сказал Серон.
— Значит, вы всех нас разгоните.
Покорность с примесью отчаяния. Это хорошо, подумал Серон. Это именно тот, кто мне нужен. Этот справится.
— Пока нет, — сказал он. — А может, и вообще нет. Сколько человек потребуется, чтобы плыть на этом корабле?
— Плыть? У него же нет парусов. Начальник гавани давно забрал.
— Их вернут. С парусами — сколько?
— Минимум?
Серон кивнул.
— Двадцать. В крайнем случае пятнадцать.
— А что, по-вашему, нужно сделать, чтобы это судно стало мореходным?
Помощник уставился на него, не веря своим ушам.
— Мореходным?
Серон опять кивнул. Помощник поперхнулся от смеха.
— Ладно, — сказал он. — Давайте начнем с самого начала. С киля…
Сам киль, как выяснилось, был цел — в отличие от шпангоутов, а также форштевня и ахтерштевня. Обшивка отходила от каркаса, а обтрепанные края конопати выбивались из щелей — это начиналось от самого бархоута и заканчивалось ниже ватерлинии. Насколько ниже? Никто не знал. «Санта-Лючия», которую раз в год на протяжении двух десятилетий привязывали за мачты и килевали на итальянский манер, в знак протеста против этого грубого выскабливания на мелководье наконец отломила собственную фок-мачту, после чего капитан Альфредо не осмеливался повторять эту процедуру. Днище протекало, помпа дала трещину, а из-за гниющих тимберсов насквозь проржавели гвозди. Судну недоставало железа, оно скрипело и расходилось по швам. И у него не было парусов. Это был жалкий, по-настоящему жалкий корабль.
— Паруса не особо помогут, — закончил помощник. — Чуть только ветерок станет посильнее воробьиного пуканья, мачты все равно переломятся. С таким же успехом можно взять ваш платок.
Серон на мгновение задумался, а потом указал на причал.
— Если несколько человек сядут там, возле «Аллилуйи», например, на помосте, то сколько из этих — э-э — недочетов они заметят?
Помощник поразмыслил.
— Если это не моряки и они сядут против ветра, то ровным счетом ничего. Кроме того, что нет парусов. А что?
— Этот корабль мог бы стать вашим, — вкрадчиво сказал Серон. — Если вы сделаете то, что я вам скажу…
— Моим? Эта великолепная старая поленница? Что ж, премного благодарен. Запах, от которого вы пытаетесь оградить свой нос, — вы знаете, что это такое? Это запах гнили. Это не корабль, это гроб…
И так далее, и тому подобное, вверх и вниз по списку прошлых, настоящих и будущих недостатков, от киля до «вороньего» гнезда, от треснувшего руля до лишенного бушприта носа, пока наконец эта саркастическая тирада не исчерпала себя так же, как предыдущая.
— Если я сделаю что? — спросил он.
А ведь ты нытик, подумал Серон. Наушник, головорез, прирожденный мятежник. Чудно, чудно, чудно. Вслух он сказал:
— Вы, возможно, слыхали об экспедиции…
Помощника звали Якопо. Двадцать лет назад он выбрался из какой-то дыры в болотистой местности к югу от Специи с убежденностью, что его призвание — быть моряком. Эта убежденность и привела его на «Санта-Лючию». Пока Серон растолковывал ему, что к чему, лицо Якопо последовательно выразило сначала подозрительность, затем недоверчивость, затем возмущенное изумление, затем возмущенное и неохотное согласие. По пирсу пробежала крыса на последней стадии беременности, остановилась, принюхалась к «Санта-Лючии», повернулась и засеменила обратно к берегу.
Наконец помощник спросил:
— А как с Альфредо?
— Так же, как со всеми остальными, — без заминки ответил Серон.
Якопо это обдумал.
— Пойдет?
Якопо кивнул.
— Вполне, — сказал он.
Минутой позже Серон снова пробирался по вдающемуся в воду причалу, оглядывая панораму слева направо: Тибр, «Последний вдох», конюшни, особнячки, еще особнячки, сараи, еще сараи… Лачуги, затем сарай, превосходящий размерами всех своих соседей, с амбарными дверьми, обращенными к морю, с высокими стенами и без окон, — парусная мастерская.
Семь-восемь человек в фартуках, перекусывавших на открытом воздухе, подняли головы, когда он проходил мимо. Серон не удостоил их взглядом. Амбарные двери не шевельнулись, поэтому он зашел сзади, где обнаружилась дверь поменьше, открытая и подпертая козлами для пилки дров. Он вошел внутрь и оказался на дне огромного светового колодца.
Пол был ровный, выстланный светлым деревом. На гвоздях, вбитых в бревенчатые стены, висели разной длины ножи, странные клещи и другие инструменты, назначения которых Серон определить не мог. Через прорези в крыше, в сорока футах над головой, без устали лились водопады света. От потолка до пола и от стены до стены перед ним висел огромный кусок хрустящей белой парусины, обращавший эту часть сарая в маленький квадратный двор.
