— Что тогда делать? — отрывисто спросил он у дона Антонио.
— Полагаю, — медленно и осторожно произнес Серон, — я лично могу гарантировать, что этот полковник Диего никак не будет вам докучать.
Это, казалось, привело великана в еще большее смятение, потому что он устремился в совершенно другом направлении, как-то связанном с побегом (опять), с необходимостью «помалкивать» и маленьким мальчиком, который посреди рассказа превратился в маленькую девочку. Шла ли речь об Альдовом отродье — Амалии? Серону было на это наплевать, да и сидеть там он больше не мог.
— Я загляну повидаться с Сальвестро через день-другой, — сказал он, поднимаясь со стула. — А может, и сегодня, ближе к вечеру, но если мне не удастся, то передайте ему, что судно готово к отплытию. Его святейшество лично благословит корабль. Через две недели…
На лице великана изобразились смятение и тревога. Секретарь повторил. Без толку.
И так всегда — без толку, думал он позже, лежа полностью одетым на своей постели и покачивая ногами, чтобы свет свечей то так, то этак отражался от кожи его туфель. Туфли жали, однако же он их не снимал. В конце концов он нацарапал свое сообщение на клочке бумаги и оставил его олуху. Вернувшись после встречи с Бернардо и последовавших за ней бесплодных поисков Сальвестро, он наткнулся на Вича, терпеливо изучавшего бумаги у него в кабинете. Разрозненные страницы, подшитые счета, перевязанные бечевкой или обернутые тканью пачки документов и рулоны покоробленного пергамента были сняты с полок и разбросаны по полу. Когда Серон вошел, посол перелистывал фолиант с картами.
— Я куда-то засунул малый морской атлас, — сказал он. Тот, что Вич держал перед собой, был большим; коричневые пятна, оставленные водой в нижней части этой книги, выглядели столь же причудливыми континентами, что и изрезанные побережья и моря на каждой из ее страниц. — Помните его, дон Антонио? Где на крышках переплета вырезан некто, похожий на дона Франсиско де Рохаса?
Он закрыл книгу и спросил, как продвигаются дела в Остии, но слушал без интереса, часто отвлекался и больше всего был озабочен тем, кто где будет сидеть и в каком порядке всех будут представлять.
— Поместите Фарию рядом со мной, — сказал он Серону. — Хочу проследить за его лицом, когда корабль отправится в плавание. «Санта-Ажуда», так ведь?
— «Санта-Лючия», — поправил его Серон, а потом спросил, доставлена ли депеша из Испании.
Вич возмущенно тряхнул головой.
— Они забыли о нашем существовании, — сказал он. — Тем не менее мы остаемся преданными слугами Фернандо. Так вы говорите, до отплытия остается две недели?
Последующие дни были заняты корреспонденцией и счетами, к которым Вич воспылал внезапной, кратковременной и необъяснимой страстью. Он жаждал отправиться на охоту в Ла-Мальяну и сообщил своему секретарю, что прибудет в Остию прямо оттуда, вместе с Папой. Какой же Вич идиот, подумал Серон, зевая на своей кровати. Оттопырив ладонью эхо, он прислушался к шагам, раздававшимся из смежной комнаты. Комнаты Диего.
После первой мрачной вспышки вояка ограничивался короткими кивками и нечастыми вопросами. В ответ Серон выбирал какую-нибудь реплику из скудного запаса: «как и следует», «удовлетворительно» и «хорошо», подавая ее ровным голосом, в котором, однако звучала убежденность; то была песнь компетентного чиновника. Солдат кивал и проходил дальше, принимая это без дальнейших вопросов. Никто из них ничего не понимает, говорил себе дон Антонио. Мысль эта была едва ли не меланхоличной. Диего — тоже идиот. Шаги приостановились.
А еще был этот Сальвестро. Очередной идиот? Глупец? Муха, запутавшаяся в паутине, сплетенной Сероном? Эти обозначения незаметно переходили друг в друга. Течение носило людей внутри их и между ними. Некоторые ускользали.
Оставив тогда великана в таверне, он отправился на поиски исчезнувшего Сальвестро и проехался по бечевнику вдоль западного берега Тибра до самого Борго. Обогнув подножие Яниколо, он стал блуждать взглядом по городу, противоположный берег которого вдавался в реку. Земля там поднималась. На склонах город раздавался, делался шире. Стальные свитки зноя — время близилось к полудню — полировали крыши террасы, обращая их в мерцающие зеркала, или же расплавляли до того, что те выглядели жидкими миражами. Улицы, извиваясь и корчась, стучали и метались в этом горниле, сметая со своего пути церкви и башни из тающего камня. Пот скапливался в туфлях и хлюпал между пальцами.
И даже несмотря на все это, в прохладе Борго чувствовалась неприветливость. Над прерывистыми тропинками, сужавшимися, чтобы протиснуться мимо импровизированных лачуг и хибарок, нависали кренящиеся стены больницы Санто-Спирито. Вонь, исходившая от ее обитателей, заставила Серона достать носовой платок. Воздух был плотен из-за влажных испарений и смрада, которые распространялись повсюду и смешивались, чтобы сделаться вдвое, втрое пагубнее.
— Где тут «Посох паломника»? — спросил он у прохожего, одетого лучше других.
— Да поможет вам Бог, — последовал ответ. — Полдороги вниз по виа деи Синибальди.
Дверной проем, откуда шибало потом и прокисшей мочой, походил на почерневший от гниения рот. Слоящийся камень и нераспознаваемые отбросы выстилали глотку. Серон привязал коня рядом с другим, уже стоявшим на привязи возле сломанной скобы для счистки грязи с подошв, и вошел. Хозяин подкатил в тот же миг — коренастый мужлан со сплющенной физиономией.
— Мне нужен Сальвестро, — провозгласил Серон. — Полагаю, он здесь обретается?
— Опять он? Вот так популярность, а? Если явился, то в задней комнате. — Мужлан ткнул пальцем, пофыркивая и покряхтывая. — Свечка нужна?
Он взял свечу.
— Обойдется в два джулио.
Он заплатил за свечу.
Коридор, больше походивший на туннель, уводил в чрево ночлежки. С верхних этажей по лестницам, прорубленным внутри массивной туши здания, доносились отдаленные шумы, которые можно было принять за стоны или придушенные визги. Пол, казалось, был вымощен надгробными плитами. Каждый из обитателей ночлежки процарапал свои отметины в этом размягченном влагой камне. Последняя дверь была распахнута. За ней — абсолютная тьма, чуть слышимые звуки, мягкое поскрипывание. Дон Антонио отважился переступить порог.
До потолка свет от его свечи не достигал. Желтое пятно высвечивало столбы, матрасы, выбившуюся из них солому и сундук. Воздух был мертв и пропах мускусом; от вони содержимое желудка Серона словно створожилось. Посреди всего этого восседал некто в капюшоне и рясе. Сальвестро упоминал о монахах, некоторых называл по именам. Нужно было обратить на это внимание; но Серон уже понял, что вылазка его оказалась бесполезной. Сальвестро там не было. Монах, однако же, не поднял взгляда: согнувшись над листом пергамента, он яростно скреб по нему пером. Серон приблизился, и монах вздрогнул, испустив испуганный вопль. Измазанное грязью лицо дико завертелось из стороны в сторону, незрячие глаза принялись вращаться в попытке отыскать новоприбывшего.
