Казалось, требовался какой-то ответ. Ни сочувствие, ни ободрение не прозвучали бы уместно… А вдруг молчание подвигнет Домми на обещанные пинки? Сальвестро вспомнил о грабителях, обосновавших в руинах, и стал рассказывать нищему о встрече с ними.
— О них мы знаем, — оборвал его тот.
Снова последовало молчание. Сальвестро попробовал пойти по другому пути. Может, и Домми выберет что-то другое?
— Мы искатели приключений… — начал он.
— О вас мы тоже знаем, — сказал Домми. — О вас двоих нам все известно. Многое слышим, а как же. И запоминаем. Вы — пара клоунов, нанятых Жирным Ублюдком во-он оттуда. — Он глянул через плечо в сторону замка Святого Ангела. — Пара чертовых клоунов.
Оба они посмотрели через реку на темный обрубок папской крепости, маячивший над берегом. Ночью замок выглядел гораздо массивнее, казалось, он не содержал в себе никаких комнат, залов, коридоров, подвалов, а был сплошным камнем. Потом что-то привлекло внимание Сальвестро, какое-то движение на противоположном берегу. Земля между набережной и краем реки двигалась, разрыхляясь и приподнимаясь, как будто ее вспахивали, но не сверху, а снизу.
— Это крысы, — сказал Домми. — Раньше они сюда не являлись. А теперь с каждой ночью их все больше.
Крысы покрывали землю бесшумным ковром из пушистых тел, скользя, взбирались друг на друга. Возможно, счет шел на тысячи, а может, и на десятки тысяч.
— Обрати внимание на их размеры, — пояснял Домми, глядя теперь не на них, а на Сальвестро. — Это крысы из Борго. — Он сплюнул. — Крысы Жирного Ублюдка.
Слышно было, как о быки моста бьется и плещется река. Откуда-то издалека доносился звон овечьих колокольчиков. Но писка не было. Визга не было. Карабкаясь и наваливаясь друг на друга, крысы не издавали ни звука.
Должно быть, тогда он и уснул, проснувшись, едва только в черноте неба появился малейший просвет. Единственная лодка, везшая единственного пассажира, проходила под дальним сводом моста. Над водой поднималась дымка, густая и белая, как дым. Домми все еще бодрствовал, сидя на ящике. Сальвестро протер глаза, подумал, не встать ли, решил, что не стоит, и задремал. Когда он вновь пробудился, Домми не было видно, а на противоположном берегу появились первые лодки. Крысы исчезли.
Высокий человек в изысканной шляпе и с украшенной узорами шпагой осторожно спустился по ступенькам, затем остановился, чтобы оценить почву под ногами, тронул землю носком туфли и медленно двинулся вперед. Лодочники разгружали доски и укладывали их поверх самых грязных участков, устраивая нечто вроде сходней от лестни цы к кромке воды. Господин в шляпе терпеливо ждал, пока они не закончат. Сальвестро с трудом сел и огляделся в поисках Бернардо. Тот крепко спал рядом с грудой конечностей, принадлежавших Вульфу, Вольфу и Вильфу. Сальвестро тихонько растолкал здоровяка.
— Мне снился сон, — невнятно проговорил Бернардо.
— Пойдем, — сказал Сальвестро, указывая на ту сторону реки. — Дон Антонио уже здесь.
Глазам великана предстали мост, река, трое спящих подростков и пустой ящик. Сон уже рассеивался. В нем не было ни собак, ни камней. В нескольких футах от него ворчала и ворочалась дышащая груда лохмотьев. Бернардо в недоумении огляделся.
— Где это я? — спросил он.
По-прежнему слышны были сухие постукивания, докладывавшие о прочности сооружения, меж тем как десятник методично продвигался вдоль скамей, нагибаясь и стуча киянкой, и постепенно поднимался по ярусам трибуны — уже во второй раз за утро.
Начал он на рассвете и, когда достиг небольшого помоста наверху, остановился и бросил взгляд сначала на запад, в открытое море, а затем на юг, в сторону причала, где последние сардинные суда выходили в море чуть дальше пирса, к которому была пришвартована «Санта-Лючия». По четырем углам трибуны высились опоры, на которых покоилась решетка из балок и брусьев. Парусиновый навес, который защитит его святейшество от солнца, будет натянут чуть позже. В последнюю очередь десятник обернулся на север, в сторону постоялого двора, из самой верхней комнаты которого Диего глядел на человека, чьи хлопоты его разбудили.
Десятник простоял там несколько минут, а потом стал осторожно спускаться, шагая по скамейкам, словно по огромным ступенькам, как будто трибуна была лестницей, извлеченной из исчезнувшего дома расы титанов и ведущей теперь к призрачной площадке, в никуда… Неверно, поправился Диего. С верхней платформы его святейшеству, окруженному маленьким кружком особо приближенных, откроется прекрасный вид. Эти ступени будут вести к Папе Медичи. Все остальные рассядутся внизу.
Затем мастер вошел в свое сооружение с задней стороны, где ярусы выглядели множеством навесов, в резонансную камеру; буханье киянки теперь отдавалось эхом. Тогда она пошевельнулась. Ночью Диего к ней потянулся, но она отказала. Капитан не удивился, хотя не было ни предостережения, ни какого-то особого охлаждения между ними. Это выглядело как перевод их отношений, или их контракта, на новые условия. Спала она, точно шлюха, голышом. При желании он мог бы взять ее силой.
На набережной начали собираться люди, местные. Он узнал бакалейщика и женщину из парусной мастерской. За последнюю неделю распространился слух, что прибудет Папа, дабы благословить корабль — «Санта-Лючию», — и что корабль этот поплывет на край света. На самую нижнюю скамью трибуны присел какой-то рыбак с перекинутыми через плечо плетенками для рыбы, и на него тут же накричал мастер. Тот устало поднялся и побрел дальше вдоль набережной, справа от себя оставляя пирс, а слева — парусную мастерскую, шел и шел, пока не затерялся среди сарайчиков и раскиданных вокруг города надворных построек — не будь моря, они тянулись бы до бесконечности. Море было спокойным. Позже легкий северо-восточный ветерок окрепнет, как вчера и позавчера, и унесет судно за волнолом, в открытое море.
Народу прибывало все больше, образовывались небольшие группки, в которых обменивались домыслами и пересудами. Один только взгляд на Папу охраняет от проклятия лучше, чем целый день покаяния. Прикосновение к его перстню защищает от малярии. Папское благословение излечивает от некоторых видов слепоты, а также — ходили слухи — от генитальных бородавок и, возможно, от сифилиса. Во всяком случае, хозяину трактира он предложил именно такое объяснение. Эусебия, укрытая своей кружевной вуалью, насмешливо фыркнула.
— Это ее беда, — тихонько пояснил Диего.
Скептичный трактирщик кивнул, ничего не ответив.
Солдат и жена его командира — к такому общему решению пришли завсегдатаи «Последнего вдоха» после их ухода. На следующее утро «солдат» тратился, не мелочась, но практично, обходя мастерские и лавки окрестных торговцев и направляя свои покупки на борт «Санта-Лючии». Итак, это был испанец, подобно другому испанцу, который тратился не так щедро и далеко не так практично и к которому здесь испытывали смутную, но основательную неприязнь. В любое другое время его появление обсуждалось бы куда живее, но сейчас ожидали приезда Папы, его святейшества, чье дыхание пахнет фиалками, чья моча густа, словно мед, чей пронзительный взгляд может излечивать от зобной болезни, успокаивать бури, убивать кошек на расстоянии пятнадцати шагов, а иногда и больше… Он назывался капитаном Диего и носил при себе короткую шпагу без каких-либо вычурностей и излишеств. В дальнейшие расспросы никто не вдавался.
