— Прежде чем мы начнем, я хотел бы объяснить, что означают эти пометки, — сказал он капитану Альфредо.
Они сидели на корточках на носу корабля, неловко растопырив ноги среди сваленных там канатов и швартовов. Руджеро поднес масляную лампу к массивному полукруглому шпангоуту, который с обеих сторон загибался кверху на уровне пояса и на котором был нарисован круг с точкой внутри.
— Этот значок напоминает человека, попавшего в водоворот, и означает червоточину, — сказал он.
— Верно, — сказал капитан Альфредо.
Руджеро пробрался в спутанные кольца канатов, хватавшие их за ноги, и указал вниз, где носовые шпангоуты проходили под передним гаком. Значок здесь был простым крестом.
— Этот похож на человека, плывущего лицом вниз, после того как его корабль разбило штормом, — и означает гниль. А вот этот, — пробравшись глубже, он указал на неправильный овал, — этот выглядит как рот человека, кричащего в ужасе, когда волны погребают его под собой, и означает, что шпангоут по неизвестной мне причине имеет консистенцию свиного жира и так же упруг, как мокрый шнурок. Ну что, начнем?
Имелись и другие значки: один — для ржавчины, другой — для плесени, еще один — для участков, густо поросших белыми грибами, вторым была благодать в трюме, а один — кружок, пересеченный линией, то есть человек, перерезавший собственное горло, как пояснил Руджеро, — обозначал низкое качество работы. Последнюю фразу капитан Альфредо находил все более раздражающей, пока Руджеро продвигался к корме по нижней палубе, мимо гамаков, в которых дремали Энцо, Артуро и Пьеро, среди бочек и бочонков, поднимая лампу, чтобы указать на щели в бархоуте или на те места, где фальстем отставал от форштевня. На свет являлся заостренный гвоздь, погружавшийся на четыре или пять дюймов в шпангоуты, которые после его извлечения сочились в местах проколов неопределимой черной жидкостью. Не лучше дела обстояли и в трюме, где другие бочки, гниющие канаты, кусочки дерева от сотен невидимых поломок, а также маленькая гребная лодка плавали в зловонной жидкости глубиной в фут. Руджеро постукивал молотком по балкам и доскам, пока весь корпус не наполнился эхом сырых и рыхлых звуков. Опустившись на колени в жидкую грязь, он шарил в ней молотком, пока не раздалось отчетливое дзинь!
— А! — сказал капитан Альфредо.
Руджеро осуждающе задрал бровь, затем еще раз ударил по предмету, погруженному в жижу.
— Полагаю, ты хочешь знать, что это такое… — начал капитан.
— Я знаю, что это такое, — осадил его Руджеро. — Это якорь. Я хочу знать другое — что он здесь, внизу, делает? И почему за последние двадцать лет ни единый кусок дерева на этом корабле не видел кисти для осмолки? А еще — как этот изъеденный червями, гниющий и плесневеющий ночной горшок вообще держится на плаву? Это, — он указал на зловонные помои, плескавшиеся вокруг их ног, — надо убрать. Придется залатать насос, а также фок-мачту. Я еще даже не смотрел на реи, но если все остальное на этом «корабле» показатель…
Здесь он остановился, ибо возмущение плотника на какое-то время оказалось слишком велико, чтобы выразить его словами. Капитан Альфредо воспользовался возможностью еще раз взглянуть на гребную лодку — он не помнил, чтобы видел ее когда-либо вплоть до сегодняшнего утра.
— Это же дерево, — задыхающимся голосом подвел черту Руджеро, после чего замолчал окончательно, словно был столь глубоко оскорблен дурным отношением к своему любимому материалу, что мог лишь шумно дышать в яростном ошеломлении.
— Ну да, — отозвался капитан. — Корабли, они обычно из дерева.
Позади них раздался чей-то голос:
— И добавьте клетку к этому списку, плотник. — Обернувшись, они увидели, что на трапе стоит дон Диего. Он обратился к капитану Альфредо: — Мы входим в пролив. — Помолчав, добавил, словно вспомнил об этом только что: — А Якопо упал за борт, — после чего исчез наверху.
Когда капитан Альфредо снова появился на палубе, Бруно и Бернардо поднимали его помощника на канате.
— Я просто стоял здесь и, понимаете ли, ждал, — объяснял Бернардо, полностью вытащив Якопо из воды, — потом наклонился вперед, чтобы, ну, вырвало меня, вот в чем дело, — продолжал он, ухватывая промокшего помощника под мышки и перекидывая его через борт, — а Якопо вдруг, — при этих словах он опустил его на палубу, — словно бы перепрыгнул через мою голову…
— Не знаю, что такое на меня нашло, — задыхаясь, проговорил помощник. — Минута — я здесь. Другая, — он махнул рукой, — там, в море.
— Сейчас не время канючить об этом, — сказал Альфредо, с тревогой поглядывая на подветренный берег, который, хотя и оставался еще в добрых двух лигах от правого борта, надвигался на них быстрее, чем ему хотелось бы.
Здесь время от времени дули восточные ветры, которые, если ему не изменяла память, назывались «левантинцами», а после Тарифы были мели, но если ты шел в подветренную сторону от последних, то в итоге терял первые.
— Через минуту мы поднимем кое-какие паруса, но прежде всего мне нужно, чтобы кто-нибудь на носу замерял глубину лотом.
Он окинул взглядом собравшихся на палубе, затем указал на того, кто стоял позади всех остальных.
— Как зовут?
— Сальвестро, — ответил Сальвестро.
— Сгодишься.
Лот представлял собой большой заржавелый крюйсов, привязанный к линю, который по всей длине был размечен на сажени узелками стренг. Он плюхнулся в воду, и Сальвестро вытравил восемь саженей линя, чувствуя, что тяга воды усиливается, а сам линь изгибается, когда тяжелый крюйсов уносит под киль.
— Свободно! — крикнул он и вытянул лот из воды.
«Воронье гнездо» в тридцати футах у него над головой отрыгнулось облаком червивой древесной пыли и уронило на палубу кусок доски. Сальвестро снова бросил лот в воду. Берег был изгибающейся песчаной лентой, увенчанной чахлыми с виду деревьями. Он оглянулся. Бернардо помогал Энцо и Луке поднять треугольную бизань. Когда этот большой парус поймал ветер, они поспешили закрепить тросы, а «Лючия» стала очень медленно отклоняться влево. Они удалялись от берега, и вода, более неспокойная, раскачивала судно. Если бы он нырнул прямо сейчас и пустился к берегу, то в пределах часа оказался бы стоящим на твердой почве. Надо сейчас, говорил он себе. Он полагал, что они зайдут в Тунис или даже еще в Неаполь. Или же встанут на рейде у Марселя, а если нет, то уж непременно зайдут в Картахену… Во всех этих расчетах он ошибся, и теперь они находились в проливе, который выведет их из моря в океан, так что это требовалось сделать сейчас же, без промедления, без раздумий.
— Свободно! — крикнул он и снова бросил лот в воду.
Берег удалялся быстрее, чем он ожидал. Тяжесть слабо дернула его за руку, увлекая вниз, в воду, и если бы он только пожелал… Он посмотрел на хаотически чередующиеся впадины и подъемы на поверхности моря. Сейчас? Вытянув линь, он отвернулся и сплюнул. Он знал, что не прыгнет.
