Но временами — или изредка, или всего раз-другой — лиственный купол разрывается. Открывается залитая солнцем гавань. Из земли выпрыгивает ползучий пырей и живет в счастливом дружестве с маленькими кустами и цветами, ярко-красными рододендронами, например, со случайным диким ямсом. Растения цветут, дают семена, и из значительной части этих семян получаются обновленные версии того, что цвело здесь раньше, не настолько большие для того, чтобы удушать соседей, но вполне достаточные для самовоспроизведения. Проблема питания разрешается путем бессловесных подпочвенных переговоров, итогом которых становится справедливое распределение благ, удовлетворяющее все стороны. Вокруг жужжат и танцуют неторопливые, лишенные страхов и предпочтений пчелы, занимаясь опылением внутри этого маленького парадиза — хотя и окруженного хмурыми утесами давящего леса, — этой счастливой экотопии, где вокруг прыгают воловьи птицы, невзирая на отсутствие волов, где прекрасные цветы можно собирать целыми охапками, хотя никто их никогда не собирает, где нет места паразитирующим лианам, и поэтому те ничего здесь не душат, где все остается нетронутым, чистым и мирным.
Затем гниющий ствол весом в двадцать пять тысяч тонн, воздев плеть, сработанную из собственных ветвей и шести видов ползучих растений, обрушивается из ниоткуда и разравнивает все вокруг, а злобные маленькие ростки дают побеги, чтобы укрыть эту область светонепроницаемым лиственным занавесом, убивая все, что внизу, и заново утвердить мерзкие нормы леса, которые, начиная со скудости почвы и кончая плохим освещением, от стержневых корней до самых верхушек крон, сводятся к медленной голодной смерти, детоубийству, древесной жестокости и жадности. Так все происходит в вертикальном направлении.
Но по сторонам-то, по сторонам… Гигантские черные стволы вздымаются из крапчатых горбов нижних древесных крон и поддерживают пустотелые купола вверху. В лишенном земли и неба слое воздушного пространства, подвешенном между нижним и верхним пологами, снуют плодовые голуби и цесарки. «Верх» несколько светлее «низа», но оба составлены из непрочной зелени, словно один есть точное отражение другого, так что вдоль и поперек простираются сплошные отражения. В этой промежуточной зоне с измерениями полная неразбериха (что есть высота?), белки, ящерицы, небольшие обезьяны и шимпанзе взбираются и спускаются, не различая особо этих диаметрально противоположных движений, а высокомерные и забывчивые деревья, отнюдь не способствуя правильной ориентации, десятилетиями поощряют эту смертоносную чехарду. Неудивительно, что крыланы спят вниз головой: «вверху» и «внизу» здесь являются зыбкими понятиями, вертикаль становится невозможной, превращаясь в серпантинные петли, причудливые извивы, лемнискаты поворотов и разворотов… От слова «верхушка» здесь, вверху, нет никакого толку, да и внизу пользы от него ненамного больше.
Внизу, под нижним пологом, и пребывает сейчас Сальвестро, на земле, или даже на уровне земли, ибо он только что споткнулся об один из зловредных, узловатых, трудноразличимых корней. Встревоженный глухим ударом зяблик всматривается вниз и видит то, что представляется ему очень большим и неубедительно окрашенным под краба коричнево-белым существом, неподвижно лежащим в грязи. Похожее на хомячка животное, уши которого украшены кисточками, подергивает носом, выглядывая из норки, и замечает единственный почернелый палец, видимый через дыру в подошве башмака Сальвестро. Запутавшись при падении в лесной растительности, Сальвестро умудрился набрать в рот земли, кислой на вкус и очень скрипучей из-за обилия песка. Потеряв на мгновение возможность дышать, он не в состоянии выплюнуть землю и вынужден ее проглотить. Похожее на хомячка животное удаляется обратно в норку. Зяблик осознает, что ошибся, и утрачивает интерес к происходящему. Заблудившийся муравей-солдат, несущий в своих жвалах веточку, сталкивается с огромным и необычайно трудным препятствием. Сальвестро кашляет. Землетрясение? — гадает муравей и роняет веточку. Сальвестро принимается двигать пальцами ног, потом и другими членами, поочередно проверяя их на предмет возможных порезов и переломов, тратя на это много времени, потому что он все еще не выпутался и все равно не может встать, потому что последние звуки погони растаяли несколько часов назад и, наконец, потому что начиная с того мгновения он оказался безнадежно затерянным посреди этого леса за тысячи миль от дома (что бы ни понимать под домом) и, не имея ни малейшего представления о том, где сейчас находится, не видит необходимости идти куда-то еще, где он точно так же не будет знать, где он. Если его обнаружат, то, видимо, забьют насмерть дубинками — это сделает маленький отряд горланящих черных людей под предводительством братьев Уссе. Толпа, готовая вершить самосуд. Кажется, он всю жизнь собирает такую толпу вокруг себя.
Итак, он лежит какое-то время лицом вниз, прямо в грязи, глотая воздух и вихляя ногами, а потерявшийся, как и он сам, муравей, резонно предположив, что это нечто, значительно превосходящее его по размерам, может и двигаться намного быстрее его, карабкается по рукаву рубашки, пролезает в маленькую дырочку и запутывается среди вьющихся волос подмышки Сальвестро, где и укусит его ровно через восемь минут. Пора подниматься, одновременно думают Сальвестро и муравей, пусть даже один клочок леса очень похож на другой…
Он встает и вглядывается во мглу. Бесформенные пятна менее плотной листвы и нерешительные просветы во мраке, так напоминающем подводный, плывут и дрейфуют, как шаткие облака, нависая над землей и направляясь наобум, иногда сталкиваясь друг с другом и сливаясь, иногда разбухая или же усыхая и сходя на нет. Теней здесь нет — свет слишком расплывчат, — только пасмурная светотень, налетом покрывающая лес и смазывающая контуры его обитателей, ломая очертания и обескровливая краски, так что они мутнеют и накладываются друг на друга, в избытке производя усредненные оттенки светло-коричневого и хаки. Увиденный в полусвете лесного дна, один кусок леса в самом деле почти неотличим от другого. При взгляде сбоку то же самое касается и всего, что в пределах этого куска находится. Вдоль горизонтальных осей соответствий и иерархий массивные контрфорсы тополей вполне могут оказаться двадцатифутовыми термитниками, или гниющими пнями умерших кедров, или задыхающимися от лиан атласными деревьями, в то время как сами лианы и другие ползучие растения напоминают — отнюдь не отдаленно — змей, больших и маленьких, причем маленькие желтые змеи выдают себя за молодые пальмовые ветви, молодые пальмовые ветви — за бамбук, а бамбук — за различные виды слоновой травы (которая, однако, не имеет к слонам никакого отношения, хотя существует некий жук — очень острый в зажаренном виде, — обожающий трухлявую древесину и добывающий ее с помощью изогнутого и заостренного рога, расположенного на кончике его носа…). Сок, стекающий по стволам копайских деревьев, бродит и пахнет как лесные орхидеи, или так оно было бы, если бы сами орхидеи не пахли падалью. Леопарды на отдыхе выглядят (и так же редки) как смутно пестреющие пятна солнечного света, падающего на влажную черную землю. Леопарды в движении похожи на умирающих и падающих из своих похожих на стручки гнезд трутней, а последние напоминают высоко ценимые, но ядовитые клубни тололо. Нелетающие насекомые притворяются сучками, листьями, ядовитыми плодами и несъедобными лишайниками. Лес распространяется во все стороны посредством имитации и поиска аналогов. Попугаи — его герольды, а первобытный хамелеон — его король: вот он идет, пестрясь и переливаясь в соответствии с местностью, поднимая за раз лишь одну лапку и опуская ее снова с преувеличенной осторожностью, как если бы земля все еще оставалась мягкой, как если бы один неверный шаг мог привести к тому, чтобы он с верещанием погрузился в грязь, покрывавшую все в те времена, когда Эри еще не сделал ее твердой, превратив ее в ту землю, которая все здесь определяет, для всего является и патологией, и вылинявшей основой… Все здесь в конце концов лишается корней, опрокидывается, падает, возвращается в ожидающую почву, откуда когда-то поднялось. А в промежутке все здесь выглядит, или пахнет, или ощущается на вкус, или звучит как что-то другое.
