— Ты что-нибудь видишь? — спросила она.
Он сказал, что да, видит, хотя совершенно не понимал, как такое возможно. Арочный проход в одной из боковых стен вел в другой зал, больше предыдущего по размерам, а следующий оказался еще больше. Затем последовали несколько комнат поменьше, где стены и полы были сделаны из затвердевшего ила, гладкого и прохладного на ощупь. Полы имели форму чаши и плавно поднимались по краям, переходя в стены. Мальчик провел пальцами по арке, ведущей в следующую комнату, и лишь тогда до него дошло, что на участке старика ну никак не могло быть столько комнат, да и сам участок не мог простираться так далеко. Далеко ли он зашел? И где оказался?
Внезапно встревоженный, он остановился. Что-то тяжелое ударило его по ноге. Игуэдо несла корзину — судя по ее виду, тяжелую. Мальчик догадывался, что в ней такое.
— Где мы? — спросил он. — Куда мы идем?
Ее лицо оставалось бесстрастным, спокойным.
— Ты хотел увидеть белых людей, — напомнила она ему.
— Белых людей? — Он помотал головой и при этом увидел, что лицо ее расплывается в улыбке. — Я передумал, — сказал он поспешно. — Я хочу вернуться.
…слишком поздно…
— Нет, не поздно, — возразил он. — Мы просто повернемся, пойдем обратно, потом свернем… — Он пытался вспомнить. — Свернем…
— Вернуться нельзя, — сказала она, железной хваткой сжав его запястье. — Реки текут только в одну сторону. Возьми-ка это.
Она протянула ему корзину.
— Что это? — спросил он, хотя вес бронзы подтверждал его недавнее предположение.
— Ты знаешь, что это.
Верно, подумал он. Но это не может предназначаться мне. Только Эзе Нри носит свой образ в бронзе.
— Передашь это Уссе, — сказала старуха. — И не задавай мне вопросов, на которые ты и так знаешь ответы. Только Эзе Ада может обмыть тело Эзе Нри. Только она может короновать его преемника.
— Уссе? Но ведь она?..
Он осекся. Еще один вопрос, на который он и так знает ответ. Мальчик отвел взгляд, понимая, что подразумевала старуха. Он знал, что не услышит за это время никаких шагов, никакого движения, вообще ни звука. Все, что он слышал, было биением его собственного сердца. И он знал, когда повернулся, что ее там не будет; что когда он наконец решит двигаться, то не найдет ее; что когда он будет окликать ее по имени, то ответа не последует. Вопросы и ответы на них. Все они известны. Ни один из них не понятен. Он мог лишь ощупью двигаться дальше, пробираясь через залы своего неведения.
— Игуэдо! — крикнул он и продолжал выкрикивать ее имя, пока в ответ не прозвучал ее голос:
— Игуэдо? Эту сказку, Фенену, рассказывают только женщиты.
Ее голос, но не ее.
— …итак, государь, именно таким образом и по этим причинам я передаю приветствия от Фернандо Католического, короля всей Испании. Я — дон Диего из Тортосы, как я уже упоминал, слуга моего короля, который велел мне приветствовать вас в здешних местах. Итак, передаю вам приветствия, король Нри, от короля всей Испании, чье желание состоит в том, чтобы передать Зверя Папе Льву, святому отцу, нашему Папе…
Так оно и продолжалось, итак-это и поскольку-то, то громче, то тише, и, как показалось Сальвестро, длилось не один час. Диего стоял над ними и произносил речь, которая разбухала и растекалась, поворачивала обратно и отпрыгивала в сторону, изобиловала парафразами и восклицаниями, повторяла саму себя и допускала отклонения настолько далекие, что они охватывали подвиги Диего при Равенне, то, как его предали в Прато, его унижение в Риме, а также его путешествие к здешним местам, называемым Нри. Время от времени речь, оставаясь единым целым, возвращалась к первоначальному приветствию, и слова «Король Нри!» уведомляли о том, что все начинается сначала, хотя по мере того, как текло время — и речь вместе с ним, — это обращение к мертвецу, сидевшему рядом с ними в яме, все больше приобретало характер знака препинания или же якоря, с помощью которого Диего вместе со своим грузом зависал в потоках этой диатрибы, и тому ничего не оставалось, как уносить его снова и снова. Было во всем этом, однако, и некое движение вперед или же усиление накала, думал Сальвестро, или воображал, или грезил. Теперь Диего размахивал своим клинком.
— А посему, король Нри, я стою теперь перед вами в качестве посланника моего господина, короля всей Испании, Кастилии, Арагона, Наварры, Гранады и Королевства обеих Сицилий, как я уже говорил ранее, короля, именуемого Фернандо Католическим. Моего так называемого господина. И господина, как кажется, Папы, который мало того что не свят, но еще и убийца, а также мой враг и тот, кто вверг меня в опалу. Я пронзил бы его насквозь, если бы мог. И… И Фернандо тоже, ибо моя верность ему подорвана, причем не мною. Он бросил им меня на расправу при помощи своего ставленника Кардоны, этого напыщенного труса, быстро произведенного в «вице-короли», и он повесит меня, если я вернусь, за убийство самодовольного придворного, совершенное по ошибке. Да, король Нри, в ране, которая мне нанесена, повинны они все. Я представляю, как все они корчатся, точно змеи на вертеле, на острие этого клинка… Так или иначе, король Нри, учитывая все эти причины, все обиды, все клеветнические измышления, я стою здесь перед вами и готов служить вам верой и правдой.
Ему, должно быть, это снится, подумал Сальвестро. Не столько это последнее причудливое заключение, не овладевшее им утомление и даже — при всем жаре капитана — не убаюкивающая монотонность речи Диего склонили Сальвестро к мысли, что на самом деле он спит. Дело было в голосах.
Сначала они глухо шумели, потом зажужжали, а затем жужжание стало громче, с отдельными выкриками и воплями, слегка поднимавшимися над общим гамом. Голоса, однако же, были приглушенными, или размытыми, или сглаженными, или придавленными, неспособными достичь достаточной высоты, чтобы Сальвестро мог их разобрать, и как только они делались громче, снизу поднималась донная волна шума. Голоса становились ближе. Шли к нему. Он был один — ничего нового. Но где?
Он помнил небеса, похожие на эти, молочную дымку рассеянного света, слишком яркую, чтобы смотреть на нее прямо. Казалось, сейчас он и находился в такой дымке, и нельзя было различить, где верх, где низ, и не было протяженности ни в одном из направлений. Но должен ведь он стоять на чем-то — или как? Да. На траве. Ara, ладно. И где-то там, в стороне, пруд, а за ним растут несколько берез, а потом будет небольшой огород с дикими сливами. Скользящий мимо угорь. Все это не появлялось из дымки, но возникало так, словно глаза его были ослеплены солнцем, а теперь к нему возвращалось нормальное зрение: все это всегда здесь было. Он просто ничего не видел, вот и все.
Вслед за тем появился источник шума: толпа людей, или армия, или сонмище разъяренной черни, потому что чем больше их оказывалось перед глазами, тем дальше он видел их подпрыгивающие головы и раскачивающееся оружие — короткие массивные мечи, пики, дубины с шипами, — все они накатывались вперед, словно человеческое море… Прямо на него. Пора бежать, вяло подумал он.
