Ламприер погрузился в океан тайн, слушая, как перечислялись все эти секты и их деяния: Жан Руссе де Мисси и Проспер Маршан, контрабандой распространявшие «договор трех вкладчиков» через почтовую контору в Лилле, тайные чтения вольтеровской «Eurania » в секретной библиотеке барона Гогендорфа, Гольбах, оказывавший помощь Уилксу, а позднее — Фарине, культы Минервы, шифрованные гравюры Пикара, враждующие группировки в свите Евгения Савойского. Волны энциклопедистов и республиканцев вздымались одна за другой и падали в сточные трубы еретиков и эмигрантов, смешиваясь между собой и сливаясь в уродливые гибриды; но чаще других и в первую очередь упоминались «LesCacouacs » или «Совет Советов», создавшие обширную сеть посредников и агентов, связавшую воедино все эти разрозненные течения, подобно поверхностному натяжению воды; и где-то здесь, на поверхности этого океана тайн, плавала отмена приговора. Ламприер не будет повешен. С этими водоворотами и перекрестными течениями предполагалось что-то сделать, и это было одной из причин, по которым Ламприер до сих пор остался в живых и находился здесь, в подземном убежище «Каббалы». «LesCacouacs » подготовили почву и будут «выступать от нашего лица перед чернью», и плод уже не только созрел, но и сгнил. Плодом была Франция. «Каббала» все предусмотрела, она собрала воедино то, что было рассеяно, созвала недовольных и обиженных и определила им надлежащее место в своих планах. На сей раз стороны поменяются местами. В осаде окажется не Рошель, а Франция.
— Сердце этой страны изъедено изнутри. Карманы ее пусты, — сказал председатель.
Потом речь зашла о дефиците, излишках и кризисе доверия, и Ламприер понял только то, что «Каббала» собиралась нашпиговать труп Франции своим золотом, так же как она в свое время поступила с Ост-Индской компанией, и труп этот снова оживет и станет дышать, но уже в другом ритме. Теперь это был уже всего лишь вопрос времени, так же как при осаде Рошели. Но там время уже вышло, а здесь — еще нет. Ламприер не должен быть повешен.
— Много лет назад я дал клятву, — произнес председатель, обращаясь только к Ламприеру. — Я поклялся, что вернусь победителем. И сегодня, этой ночью, я собираюсь исполнить свой обет. Я рассчитываю на то, что ты исполнишь его вместе со мной. Ты хорошо потрудился, Ламприер. Ты зашел уже далеко. Так не останавливайся же на достигнутом. «Вендрагон» ожидает девятерых пассажиров, чтобы доставить их в Рошель. Страна, из которой мы бежали полтора века назад, сейчас ожидает в неведении нас, своих повелителей. Присоединяйся ко мне, Джон. У тебя нет другого выбора. Стань таким, как я… — С этими словами председатель наклонился вперед, к свету, и Ламприер увидел, как тени отхлынули от его лица, обнажая все черты и детали, подобно тому, как кровь отливает от кожи. — Или отправляйся на виселицу!
Что-то в лице председателя было не так. Дело было не в коже и не в плоти, но в чем-то, что таилось между ними. Кожа и плоть, казалось, были скреплены грубыми стежками, приподнявшими скулы и уголки губ; нос и подбородок тоже были вздернуты. Рот выглядел совершенно бесформенным, и Ламприер увидел, что, когда он говорит, шея его надувается и звук доносится словно бы из желудка. Мускулы на этом лице, казалось, совершенно усохли. Лицо обвисало неровными складками, словно кожаный мешок кое-как набили кусками мяса.
— Фитиль, Джон. — Легким движением головы председатель указал на лампу. — Восемь фитилей для нас восьмерых и один незажженный. — Ламприер заметил, что Кастерлей отвел от него взгляд и подал едва уловимый знак Жаку или Ле Мара. — Девятый фитиль — для тебя, Джон. Зажги его.
Краем глаза Ламприер поймал взгляд Вокансона, обращенный на Кастерлея, но никто не пошевелился и не произнес ни слова. Вокансон и Кастерлей. Жак или Ле Мара. Один из двух возможных треугольников. Все они, не подавая виду, внимательно разглядывали председателя, словно они тоже видели его лицо в первый раз, и Ламприер подумал о бесконечном одиночестве этого человека, пронесенном через полтора века в ожидании последнего из Ламприеров, которому надлежало занять девятое место. Но почему? Этот вопрос был буквально написан у Джона на лице, и председатель слегка улыбнулся, прочитав его.
— Почему именно ты, Ламприер? Потому что ты был частью той расплаты с нами, которую совершил Франсуа. Тогда мы не знали твоего имени, знали лишь то, что это будет один из Ламприеров. Больше века прошло, прежде чем ты родился, но я знал, что рано или поздно ты придешь. Мы удерживали для тебя место. Мы сберегали твою долю. Если ты захочешь, ты получишь эту девушку, а со временем — и мое собственное место за этим столом. Все это станет твоим, если ты присоединишься ко мне. — Председатель не сводил с него глаз в ожидании ответа. Кастерлей тоже повернулся к Ламприеру. Он напряженно ждал. Но Ламприер молчал, так до сих пор и не получив ответа на свой собственный вопрос: почему именно я?
— Разве ты не догадываешься, Джон? Неужели ты не понял, какую расплату получил Франсуа в ту ночь? — Ужасное лицо председателя приблизилось к лицу Ламприера.
Перекрестные потоки скрестились над обломками старинного кораблекрушения, и одна-единственная дощечка оторвалась и, переворачиваясь, всплыла на поверхность. Она стала знаком того, что там, внизу, в незрячих водах, до сих пор скрывается все затонувшее судно. Ламприер наблюдал за ней в течение какой-то доли секунды, пока не погрузился в воду сам, взвивая целые тучи ила над килем и рангоутами. Он посмотрел на человека, хотевшего уподобить его себе. Он отыскал взглядом тонкий нос и высокие скулы, почти затерявшиеся под складками дряхлой плоти. Председатель снова заговорил:
— Труп, который ты видел внизу, — это не Франсуа.
Ламприер наконец смог сфокусировать взгляд на лице председателя.
— Франсуа — это я. И ты, Джон Ламприер, — ты мой, моя плоть и кровь. В ночь расплаты я предложил свое молчание за жизнь Саморина. Это его тело ты увидел, когда пришел в себя. Четвертый памфлет уже был напечатан. Если бы мои партнеры убили меня, как они и собирались сделать, то весь мир в тот же день узнал бы о них всю правду. Разве могли они отказаться от моего предложения? Они убили мою жену, шестерых детей и, наверное, седьмого, если он родился, а я получил взамен их Компанию и жизнь их предводителя.
Остальные члены «Каббалы» взглянули на него и отвели глаза, словно их до сих пор мучило то, что они оплатили свое существование жизнью одного из своих товарищей, хоть это было так давно. Кастерлей поднял глаза к потолку, затем посмотрел на Ле Мара. Ламприер изо всех сил старался осознать то, что сказал председатель. Он думал о том, какова же была истинная цель Франсуа в ночь расплаты.
— Вы пришли не затем, чтобы отомстить, — осторожно произнес Ламприер. — Вы пришли не ради своей жены, своих детей или рошельцев. Вы пришли ради Компании.
— Нет!
— Вы уничтожили свою первую семью и предали вторую ради Компании. Я не ваша плоть и кровь. Вы не человек.
Ле Мара перевел взгляд с Кастерлея на Франсуа и обратно. Лицо Кастерлея было неподвижно. Франсуа пристально посмотрел на Ламприера, и Ламприер выдержал его взгляд. Когда Франсуа снова заговорил, голос его уже звучал иначе, теплые нотки исчезли, осталась лишь холодная констатация факта. Все увертки были отброшены.
