— Они соединялись подземным каналом? — предположил Ламприер.
— Вполне возможно, — кивнула леди де Вир. — Уже в наше время Эдмунд, будучи гораздо более практичным, чем его мать, решил осуществить тот же самый проект и год назад действительно сумел осушить восточный выгон.
— И тогда залило западный?
— Разумеется. Теперь он обзавелся небольшой армией инженеров и машинами, которые стоят на западном выгоне. Когда погода установится, он откачает воду с западного выгона, затем, я предполагаю, с восточного, и опять с западного. Когда я спрашиваю его, почему он решил провести свою жизнь за передвижением какого-то болота на полмили взад и вперед, он отвечает мне, что это прогресс. Он возрождает заброшенные земли. Местные фермеры разделяют это безумие, мистер Ламприер; хвалят его и называют рачительным хозяином. Ни я, ни мой сын вовсе не собирались разыгрывать из себя дураков, и все же я ничего не понимаю. Я понимаю только, что обе наши семьи, Ламприеры и де Виры, были когда-то могущественны, а теперь мы находимся в упадке. Вот все, что я сейчас понимаю, мистер Ламприер.
Ламприер боролся с этой своеобразной историей, пытаясь проложить сквозь нее курс к теме их предыдущего разговора. Тут что-то связано с их нежеланием выставить себя дураками.
— Если Эдмунд, граф, осушит эту землю, то что тогда…
— Это будет очень хорошо, мистер Ламприер. — Голос ее внезапно стал твердым, как сталь. — Он продаст ее и рассчитается со слугами. Если нет, значит, нет. Мы все принимаем решения, исходя из своего видения ситуации.
Тут Ламприер понял, что вся эта история являлась объяснением недавней вспышки — своего рода извинением. Ему стало искренне жаль, что он не может выступить ее союзником. Но это невозможно, это было бы безумием.
— Спасибо, что вы меня выслушали, мистер Ламприер. — Она шагнула вперед, на ходу протягивая руку к нему… нет, к столу. — Возьмите это, мистер Ламприер. На память.
Она проводила его до двери и вручила ему памфлет Азиатика. Она держалась с достоинством, а он чувствовал себя побитым. Он еще мог передумать, сказать ей, что они дадут бой Компании в каждом английском суде и победят.
— Спасибо, — повторял он между тем. Может, ему следовало бы сказать что-нибудь еще? Но что? Дверь стала закрываться.
— Прощайте, мистер Ламприер.
Ее голос еще висел в воздухе, когда дверь затворилась с мягким звуком — щелк. Он остался один в коридоре. Томас де Вир глядел на него из своей золоченой рамы. Свет свечей в жирандолях тусклой желто-коричневой гаммой отражался от резного дерева, обтянутых тканью панелей, кушеток и непарадных стульев из гренобльского дерева, покрытых тонкой резьбой. Пол был покрыт ковром, и Ламприеру в его узоре вдруг почудилось лицо Франсуа: горгулья, смотревшая на него из венка позолоченных купидонов; купец, авантюрист, беженец, мститель. Безумец. Что-то случилось с ним такое, что отняло у него разум, что повернуло его против бывших компаньонов и друзей. Должно быть, это случилось в Рошели.
Ламприер миновал короткий лестничный пролет в конце коридора и проследовал дальше по неожиданно изгибавшемуся проходу. Что же за план, в котором таилось спасение четвертого графа, хранил в своей голове Франсуа? Какие мысли витали в его мозгу, подернутом тенью безумия? Может, и не было никакого плана — а только огромное, неведомое и беспредельное ожидание. Ламприер пересек помещение с высоким потолком и сверкающим мозаичным полом, а очередной лестничный пролет неожиданно увел его вниз, в ту часть дома, где коридоры были уже, потолки — ниже, а двери, выходившие в коридоры, — из неокрашенного дерева. Каменная кладка без следов штукатурки. Он не помнил этого места, но пошел дальше, заглядывая в комнаты, мимо которых он проходил и которые, видимо, предназначались для самых разнообразных целей.,
Одни были совершенно пусты, другие забиты кухонной утварью, в некоторых стояли упакованные ящики. Вокруг не было ни души, и Ламприер уже начал понимать, что заблудился, как вдруг откуда-то долетело мягкое «бом!». Потом еще и еще. Звуки накатывали на него то с одной стороны, то с другой. Он двинулся дальше, припомнив, что говорил Септимус о программе сегодняшнего вечера. Конечно же, это обещанный фейерверк. Но вот откуда долетали звуки — спереди, сзади или откуда-то сбоку, — оставалось загадкой. Сообразив наконец, что бродит по цокольному этажу, Ламприер решил вернуться наверх тем же путем, каким пришел. Он двинулся обратно, повернул за угол, затем за другой, ожидая, что вот-вот увидит лестницу, ведущую наверх, и наконец присоединится к Септимусу и другим гостям, к Джульетте. Он все шел, но за каждым поворотом открывал все то же самое: гулкие залы, пустые гостиные, длинные, мрачные коридоры и двери. Десятки дверей.
Обреченно преодолевая очередной невесть куда ведущий коридор, Ламприер с тоской вспоминал свою комнату и уютные объятия ожидавшего его дома словаря. И вдруг в тусклом свете в конце коридора он заметил какой-то предмет, похожий на пару гигантских ног. Он подошел ближе.
Это была стремянка. Прямо над ней в низком потолке находился люк. Он был закрыт. Ламприер всмотрелся. Ему казалось, что в бесцельных блужданиях по этим бесконечным коридорам и проходам он провел уже много часов. С каждой минутой он терял присутствие духа. Может быть, удастся покончить с этим путешествием одним рывком? Он стал взбираться по стремянке; та раскачивалась и подпрыгивала под ним. Наконец он почти достиг вершины и толкнул вверх крышку люка. Она не была заперта и подалась на несколько дюймов, но сверху, видимо, что-то стояло. Ламприеру пришлось согнуть шею и упереться головой в люк. Взгляд его скользил поверх очков, и действовал он практически на ощупь. Он сильно вспотел под взятым напрокат сюртуком, стремянка уже не просто тряслась, а вертелась волчком у него под ногами. В конце концов Ламприеру удалось вытолкнуть крышку люка и отбросить ее в сторону. Вверху раздался грохот. Он уперся головой в какую-то плотную материю, но упорно продолжал карабкаться наверх, толкая ее головой. Затем послышались чьи-то шаги… и лестница исчезла из-под его ног. «Почему?» — мелькнул в его голове вопрос, пока он летел вниз. Ага. Кто-то в комнате над ним ударил его по голове. «Кто бы это мог быть?» — пронеслось у него в голове в последний миг до приземления на радушно распростертое ложе из разломанной стремянки.
* * *
Опрокинувшиеся галеоны плыли вниз по Темзе, их днища были облеплены ракушками, а воображаемая толпа вопила: «Балласт! Балласт! Балласт!» Все это напоминало о его постыдной ошибке, и сэр Энтони, должно быть, переворачивался в гробу, когда он, оказавшись в центре всеобщего внимания, заливался пунцовой краской и переминался с ноги на ногу. Урок смирения — да, хоть и не слишком приятный. Но стать жертвой механической игрушки — это уж чересчур. Не говоря уже о внимании добросердечных матрон, которые столпились вокруг, кудахча и воркуя: «Эбен! Эбен!», пока ладонь его заливало смесью крови и чернил. Эти белоснежные платки впитали живую кровь человека, обратившегося в предмет насмешек, болтовни за чаем! Его имя будут повторять по всем гостиным и нарядным столовым в течение недель, месяцев, лет! Капитан Гардиан знал, что решение покинуть корабль является бесповоротным, что оно никому не дается легко и что теперь время для такого решения пришло. Слава богу, что там был мистер Бирн, черт бы побрал этого Майярде с его дьявольским созданием.
