— Заклей письмо и отправь его обратно, — так он советовал Шарлю. Но Шарль со своей настырной порядочностью все же послал ей денег. А потом еще раз. И так каждый месяц, без пропусков и задержек, выплаты Шарля поступали по адресу «Красной виллы» на Рю-Бушер-де-Дю-Буль, и целый бумажный хвост ассигнаций и квитанций протянулся между Парижем и Джерси. И, само собой, именно через этот хвост Кастерлей спустя годы и разыскал эту девушку, как и ее мать, проститутку, работавшую в том же борделе. С виду она тогда была еще ребенком, но душой была старше, чем они все. И теперь Жак смотрел на нее, а она сидела напротив него в карете — уже не ребенок, почти женщина.
Джульетта глядела в окно на мелькавшие мимо улицы и низкие облака, которые собирались и сгущались весь день, а теперь уже слились с потемневшим небом и наконец разрешились дождем.
На следующее утро дождь продолжался. Жак с Джульеттой наблюдали, как лакеи грузят их чемоданы в карету. Потом они сели в экипаж, и Джульетта начала устраиваться поудобнее, готовясь к долгому путешествию. Рядом с ней на сиденье лежала ее холщовая сумка. Когда карета тронулась, Джульетта вспомнила, как они ехали в Париж два месяца назад, и подумала о виконте. Город был теперь серым от дождя, и разносчики на мосту Неф сгрудились под навесом. Париж ускользал в прошлое под колесами экипажа и наконец совсем исчез вдали, подернувшись серо-зеленой дымкой рассеянных раздумий. Под шум дождя они катили мимо деревушек и почтовых станций, ночевали в неуютных гостиницах, и когда наконец судно понесло их по неспокойному морю от пристани в Кале и капитан, поднявши глаза к небу, понял, что вот-вот пойдет снег, Париж уже превратился в зыбкое воспоминание, неудержимо растворявшееся в небытии и разлетавшееся в прах под жерновами времени.
Плавание оказалось затяжным и небезопасным. Ветер налетал на суденышко резкими порывами, и по его прихоти команде приходилось то и дело менять курс. Джульетта, спокойно перенесшая путешествие на пакетботе в Сен-Мало, теперь страдала от морской болезни. Жак напоил ее каким-то приторным зельем из темно-коричневой бутылки, и через час ей стало легче. Мелкая зыбь на море напоминала ей полированное стекло, но оно все время шевелилось и перетекало с места на место, и движение это шло рывками, резкими и быстрыми, как вспышки молнии. Когда корабль менял курс, Джульетте становилось не по себе. Если она пыталась сосредоточиться на линии горизонта, этой темной, протянувшейся где-то вдали полосе, то ощущение движения вовсе пропадало. А когда она переносила вес тела с одной ноги на другую, стараясь попадать в такт волнам, то качка становилась сильнее. Ей казалось, что нужно совсем небольшое усилие, чтобы корабль перевернулся, и что, перекатываясь по воде, словно бревно, он, возможно, добрался бы до берега даже быстрее, чем обычным путем. Небо слегка окрасилось пурпуром. Солнце спряталось где-то за низкими облаками, но Джульетта обнаружила, что если выбрать определенную часть облака и прищуриться, то различишь бледный круг рассеянного света — не само солнце, но что-то вроде него. Или даже два круга, висящие в воздухе, словно гигантские очки какого-то великана. Она похолодела и задрожала, взглянув на творение собственной фантазии и представив себе, что владелец этих очков угрюмо бредет следом за кораблем. Ей снова стало дурно. Все было так непривычно. Потом она забылась.
Вот, опять. Нет. Кто-то трясет ее за плечо. Это Жак. Да, это он старался ее разбудить. Она чувствовала во рту отвратительный привкус и вся дрожала с головы до ног. Мимо нее проходили другие пассажиры. Джульетта с трудом поднялась и увидела пристань, ряд низких строений, носильщиков с чемоданами и крутой обрывистый склон, больше похожий на утес, чем на холм. Небо все еще хмурилось, но лицо с расплывчатыми чертами, глядевшее на нее из облаков, исчезло, хотя она и вспомнила о нем, когда Жак подвел ее к сходням и положил ее руку на перила. Она смотрела на все вокруг сквозь пелену тумана и как будто издали — как то юное лицо в небесах, с рассеянным взглядом. Потом она вспомнила о своей сумке. На пристани носильщики грузили чемоданы в повозку. Рядом с повозкой ожидала черная карета. А у кареты стоял виконт.
Дороги, колеи, тропинки, заставы, крутые подъемы и пологие спуски, две холодные ночи в номерах с зачехленной на зиму мебелью, снегопад, мили и мили, отделявшие Дувр от места их назначения, не известного Джульетте. Жак покинул их, отправившись в Лондон верхом, багаж тоже увезли в почтовой карете. Значит, ее везут не в Лондон, решила Джульетта. Виконт молча наблюдал за ней. Прошло много часов после того, как он расспросил ее о Париже. Сам он ничего не рассказывал. Париж был уже полузабытым сном. Миля за милей проходили в тишине, было почти темно. Они ехали все медленнее и медленнее, снег повалил гуще, и лошади тащились черепашьим шагом. Кое-где уже намело сугробы, и им приходилось останавливаться, чтобы отыскать дорогу, затем они продолжали путь, и так до наступления ночи.
Джульетта притихла, уйдя в свои раздумья. Виконт развалился и вытянул ноги, он часто менял позу, словно не мог найти себе места. Но для нее он был просто частью обстановки. Париж все еще преследовал Джульетту, и Кастерлей тоже был частью этого: то же молчаливое присутствие, заполнявшее пространство вокруг нее в последние четыре года ее жизни. Они сидели вдвоем в одной карете и были слагаемыми одной и той же системы, хотя перед ними стояли разные цели и от каждого требовалось свое. Окружающий мир скользил мимо них, словно пейзаж за окном. Карета сама по себе ничего не значила, просто ящик на колесах, вот и все. Но что можно сказать тогда о той давнишней сцене? В тот момент Джульетта мысленно закрепила за виконтом его характерные свойства — тупую чувственность, жестокость, угрюмость и ограниченность. Но и он, и она были пленниками одной и той же логики. Каждый из них вылепил по своему разумению образ другого, и эти статуи отбрасывали тени друг на друга. Пародия на отцовство, которую разыгрывал Кастерлей, вечно принимала разные формы: он становился то самодуром, то фамильярным шутником, то насильником, то еще кем-нибудь. Может ли все это входить в понятие отцовства? За те четыре года, что виконт пользовался ею, тело его разрослось и раздалось вширь, а внутренне он все больше пыжился и надувался от новых планов и перспектив. Все линии сходились на Papa , вокруг него воздвигалось какое-то новое здание, и Джульетта ждала, что же из этого выйдет. «Виконт» был в пути. Он перерастал сам себя. И Джульетта все лучше понимала, какая роль отведена ей в его замыслах: она была каким-то посредником, вроде того юноши, вокруг которого, казалось, вращались их последние интриги. Роль ее продолжала меняться. Ее отношения с виконтом действительно вступили в другую стадию, и Ламприер, несмотря на свое отсутствие, был частью этих перемен. Сам того не сознавая, Ламприер был теперь средоточием их планов и ключом к таинственному шифру, так что, когда виконт, наклонившись к ней, указал на светящийся огнями дом, к которому направлялся их экипаж, Джульетта почувствовала уверенность, что юноша должен находиться в этом доме. Когда они въехали во двор, там уже стояло множество карет. Кастерлей провел ее к двери, которую отворил коротышка в алой ливрее. Их повели через широкий холл в наполненный людьми зал. Кастерлей велел ей развлекаться и не выказывать удивления, а сам взял под локоть какого-то незнакомого ей толстяка и исчез вместе с ним за боковой дверью. Гости в зале стояли большим полукругом и смотрели на человека, назвавшегося «месье Анри», — мастера Философских Фейерверков. Он извинялся за то, что погода не позволяет устроить представление на улице, и обещал, что, несмотря на такую досадную помеху, публика не будет разочарована.
