За высокими окнами столовой на тсуги и кипарисы опускался вечер, где-то в сумерках выводил замысловатую погребальную песнь пересмешник.
Пендергаст провел по губам белой льняной салфеткой и поднялся из-за стола.
— Ну вот я и отужинал — теперь-то можно взглянуть на полученное сегодня письмо?
— Разумеется, сэр. — Морис вышел в холл и вскоре вернулся с изрядно потрепанным письмом — судя по всему, его многократно переадресовывали, и добиралось оно до адресата три недели. Даже если бы Пендергаст не узнал старомодный изящный почерк, он определил бы отправителя по китайским почтовым маркам: Констанс Грин, его подопечная, проживающая ныне в далеком тибетском монастыре вместе с новорожденным сыном.
Пендергаст вскрыл ножом конверт, вынул один-единственный листок и прочел:
Дорогой Алоиз!
Не знаю в точности, какая беда у Вас, но мне приснилось, будто Вы пережили — или скоро переживете — большое потрясение. Я очень Вам сочувствую.
Мы для богов — что мухи для мальчишек, себе в забаву давят нас они.
[6]
Я скоро вернусь домой. Постарайтесь хранить спокойствие, ведь все под контролем. А что не под контролем — тоже скоро будет.
Знайте — я всегда о Вас помню. И молюсь — то есть молилась бы о Вас, если бы молилась вообще.
Констанс.
Пендергаст перечитал письмо, нахмурился.
— Что-то не так, сэр? — спросил Морис.
— Не могу понять… — Пендергаст обдумал прочитанное, затем отложил письмо и повернулся к верному слуге, протиравшему стол. — Надеюсь, Морис, вы посидите со мной в библиотеке.
Старый дворецкий замер от неожиданности.
— Простите, сэр?
— Неплохо бы после ужина выпить по стаканчику хереса, вспомнить старину. Нынче я в ностальгическом расположении духа.
Морис явно недоумевал, чем вызвано это весьма необычное приглашение.
— Благодарю, сэр. Позвольте мне только закончить уборку.
— Отлично. А я спущусь в погреб, подышу нам какую-нибудь заплесневевшую бутылочку получше.
Бутылочка нашлась не просто «получше» — херес «Идальго Олорозо» тридцатилетней выдержки.
Пендергаст отпил глоток, наслаждаясь сложным букетом: тона древесины и фруктов, послевкусие, которое, казалось, никогда не уйдет.
Морис присел на оттоманку, стоявшую на иранском шелковом ковре, и до смешного напряженно застыл, прямой и недвижный в своем наряде дворецкого.
— По вкусу ли вам херес? — поинтересовался Пендергаст.
— Очень хорош, сэр, — ответил старик и сделал второй глоток.
— Пейте, Морис, — это согревает.
Морис повиновался.
— Хотите, сэр, я добавлю в камин полено?
Пендергаст покачал головой, снова огляделся.
— Странно… когда я здесь, меня всегда одолевают воспоминания.
— Неудивительно, сэр.
Пендергаст указал на большой глобус в деревянной оправе.
— Например, вспомнилось, как мы однажды сильно поспорили с няней — остров Австралия или же континент.
Она считала, что остров.
Морис кивнул.
— А еще — тарелочки из веджвудского фарфора, которые украшали верхнюю полку вон того, — Пендергаст указал кивком, — шкафа. Помню, как мы с братом реконструировали взятие римлянами певкетского города Сильвия. Построенные Диогеном осадные машины оказались весьма совершенными: первый же снаряд угодил прямо в полку. — Он покачал головой. — Нас на месяц оставили без какао.
— Я отлично это помню, сэр, — сказал Морис, допив до конца. Херес, похоже, начал действовать.
Пендергаст быстро наполнил рюмки.
— Нет-нет, я настаиваю, — сказал он, когда Морис попытался возразить.
Дворецкий кивнул и пробормотал «спасибо».
— Библиотека всегда была центром дома, — сказал Пендергаст. — Именно тут мы устроили праздник, когда я сдал школьные экзамены на высший бал. А дед репетировал здесь речи… помните, как мы усаживались вокруг и изображали публику — хлопали или свистели?
— Как будто все было вчера.
Пендергаст сделал глоток.
— И еще мы принимали здесь гостей после нашей свадебной церемонии в саду.
— Да, сэр. — Суровая сдержанность дворецкого слегка подтаяла, и Морис сидел уже не так напряженно.
— Хелен тоже нравилась эта комната, — продолжал Пендергаст.
— Еще как.
— Помню, она все вечера здесь проводила, занималась своей научной работой, читала технические журналы.
Лицо старого дворецкого растянулось в задумчивой, понимающей улыбке.
Пендергаст посмотрел на рюмку с золотистой жидкостью.
— Мы сидели тут часами, не говоря ни слова, просто наслаждались обществом друг друга. — Пендергаст помолчал и как бы между прочим заметил: — Морис, она никогда вам не рассказывала о том, как жила раньше, до знакомства со мной?
Дворецкий допил херес и деликатно отставил рюмку в сторону.
— Нет, она была молчаливая.
— А что вам больше всего в ней запомнилось?
Морис на миг задумался.
— Она любила чай из шиповника.
Настала очередь Пендергаста улыбнуться.
— Да, она его обожала. В библиотеке даже пахло всегда шиповником. — Пендергаст принюхался: теперь здесь пахло пылью, сыростью и хересом. — Боюсь, я слишком часто уезжал. Я все думаю — чем, интересно, она себя занимала, сидя одна в этом холодном доме?
— Иногда она уезжала по делам, сэр. Но больше всего времени она проводила вот здесь. Она так без вас скучала.
— Правда? А держалась всегда весело.
Пендергаст поднялся и опять наполнил рюмки. Дворецкий на этот раз протестовал весьма слабо.
— Во время ваших отлучек я ее часто здесь заставал, — сказал он. — Она разглядывала птиц.
Пендергаст замер.
— Птиц?
— Да, сэр, знаете — ту книгу, которую любил ваш брат, до того как… как с ним начались все эти беды. Большая такая книга, с гравюрами птиц — она вон там, в нижнем ящике. — Дворецкий кивнул в сторону старого шкафа каштанового дерева.
Пендергаст нахмурился.
— Первое издание Одюбона?
— Оно самое. Я приносил ей чай, а она меня даже не замечала. Она его часами напролет листала.
Пендергаст довольно резко поставил рюмку.
— Хелен никогда не объясняла своего интереса к Одюбону? Быть может, о чем-то спрашивала?
