Грю-Эриксен снова улыбнулся и покачал головой.
— Надеюсь, что наши с ним рабочие отношения не пострадают, — добавил Бук. — И с Краббе тоже. Просто мы все нервничаем из-за антитеррористического законопроекта. Но я решительно настроен, — он постучал по столу костяшками пальцев, — все исправить.
— Благородное желание.
— Если бы только я смог переговорить с Россингом. Я уверен…
— Томас, вы были министром шесть дней. Богу понадобилось на один день больше, чтобы создать мир. Вам же хватило этих шести, чтобы все разрушить.
Бук покивал:
— Да, я не создан для публичной политики. И никогда не стремился к этому.
— Все эти обвинения навредили только вам, — сказал Грю-Эриксен. — Я прислушивался к вам. Пытался поверить вашим фантастическим теориям. Но будем откровенны: за ними ничего не стоит. Вы подобрали старую сомнительную сплетню и раздули из нее нечто невероятное. — Грю-Эриксен придвинул Буку лист бумаги. — Вам придется подать в отставку. Альтернативы я не вижу.
— Но я пока не готов уходить, — возмутился Бук так, словно находил предложение премьер-министра смешным. — Прежде всего осталось еще слишком много вопросов. Вряд ли кто-нибудь другой станет ими заниматься. Как Россинг узнал, что я буду говорить о факсе?
— О факсе?
Бук засмеялся, но смех не скрыл его растущей злости.
— О том самом факсе, о котором я проинформировал вас перед заседанием! О медицинском заключении и о лишней руке!
— Не кричите на меня.
— Не кричать? — заревел Бук. — А как еще мне заставить вас слушать? Не правда ли, удачно вышло, что Россинг был готов? Я его не предупреждал. Тогда кто же?
Премьер-министра этот выпад скорее позабавил, чем рассердил.
— Вы хотите, чтобы я вызвал сюда Россинга? Станет ли вам легче, если я в последний раз сделаю так, как вы просите?
Бук сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться.
— Нет, — проговорил он.
Он опустил глаза на лист, который придвинул ему Грю-Эриксен. Расписание встреч по часам.
— Это список дел для вашего последнего рабочего дня, — сказал премьер-министр. — Завтра мы принимаем антитеррористический законопроект. С поправками Краббе. Затем вы созовете пресс-конференцию и объявите о своей отставке. Скажете, что… — Он небрежно махнул рукой. — Скажете, что хотите проводить больше времени с семьей. Нет нужды оригинальничать.
Бук молча смотрел на него.
— Не беспокойтесь, Томас. Тут у нас короткая память. Через несколько лет сможете вернуться. Не в юстицию, конечно. Не уверен, обладаете ли вы темпераментом…
— Так вы выбрали меня, потому что считали ни на что не годным? — прямо спросил Бук. — Приятным, угодливым — таким, как Монберг, который безропотно делал то, что ему велели?
Премьер-министр рассмеялся:
— Я выбрал вас, потому что вы мне понравились. И по-прежнему нравитесь. Пройдет время, и вы убедитесь в этом. — Он указал на дверь. — Но сейчас вашей карьере конец. Поезжайте домой и подумайте о том, что скажете в своей заключительной речи.
Грю-Эриксен даже встал, чтобы проводить Бука.
Домой. Его дом в Ютландии, а до нее сейчас, казалось, миллионы километров. Зато в кармане Бука лежало приглашение на прием в южнокорейское посольство. Музыка. Искусство. Пиво и рисовое вино. И кимчи.
Плоуг и Карина ждали его на скамье в вестибюле. Судя по их унылым лицам, о судьбе теперь уже бывшего министра они знали.
— Томас, — привстала при виде его Карина.
— Мне нужно побыть одному, — прервал он ее торопливо и без дальнейших объяснений вышел в свежий, пахнущий водой вечер на острове Слотсхольмен.
Бук пытался вспомнить, где он любил проводить время до того, как стал министром. Когда был свободен.
Лунд старалась держаться так близко к операционной, насколько позволял ей медперсонал. Странге уехал в управление, чтобы допросить Торбена Сконинга. Брикс задержался в больнице для разговора с администрацией.
Примерно час спустя Странге позвонил ей.
— Ничего не получается. У Сконинга алиби. В Афганистане с ним случился нервный срыв. Его отправили домой тем же рейсом, что и Рабена и других раненых. Он утверждает, что Рабен видел его в самолете, хоть и не помнит этого.
— Проверь. Я еду.
Она собралась уходить, когда двойные двери в конце коридора распахнулись и вошла Луиза Рабен — бледная и встревоженная.
— Что случилось? — кинулась она к Лунд.
— Его только что прооперировали. Вам лучше поговорить с врачами.
— Я спросила, что случилось!
— Ваш муж захватил в заложники бывшего офицера. У него было оружие. Он хотел убежать, когда мы нашли его. Потом…
Лунд не была готова отвечать на эти вопросы. Она попыталась пройти мимо Луизы, но та перегородила ей дорогу.
— Почему вы в него стреляли?
Лунд и сама хотела бы это понять. Она снова и снова прокручивала в голове события той ночи, но ясная картина так и не выстраивалась.
— Он был вооружен. Было темно. Он вел себя как безумный. Простите…
— Йенс не такой.
— Вас там не было. Он приставил пистолет себе под горло. Мы решили, что он выстрелит в себя. Потом он передумал… — Она пожала плечами. — Не знаю, что случилось. Только он отказывался опустить пистолет. Мы не знали…
— Йенс не мог…
— Но все так и было, — настаивала Лунд.
Она вытащила из кармана пакет с уликами.
— У него с собой были эти вещи. Можете взять, нам ничего из этого не понадобится.
Пара перчаток и игрушечный солдатик с поднятым мечом. Луиза взяла их, глядя на маленькую пластмассовую фигурку.
В конце коридора появился Брикс.
— Извините, мне пора, — сказала Лунд и пошла ему навстречу.
— Какие новости от Странге? — спросил он первым делом.
— Сконинга уже допросили.
— Да, знаю. Его алиби подтвердилось.
— Это должен быть он. Мы проверили всех остальных офицеров «Эгира». Они все чисты.
— Если он из «Эгира»…
— А если нет, то мы в тунике. Что сказал врач?
— Состояние стабильное. Завтра можно будет допросить. — Брикс глубоко вздохнул и оглянулся вокруг. — У нас проблема. Перед тем как наркоз подействовал, Рабен несколько раз повторил, что полицейский, который в него стрелял, — это Перк. То есть Странге.
Лунд молчала.
— Хирург считает, что Рабен бредил, — продолжил Брикс. — Но мы не можем игнорировать такое заявление. Его слова придется приобщить к делу. По поводу выстрела Странге будет расследование, как вам известно.
