Странге подошел поближе.
— Что это? — спросила она.
На свободном конце цепочки, спрятанном за фигурой богини правосудия, висел блестящий кусочек металла. Формой он напоминал овал, грубо обрезанный наполовину. За острый, запятнанный кровью резаный край зацепились крошечные обрывки ткани. На поверхности металла было выбито несколько крестиков и слово «Дания» рядом с краем.
— Армейский жетон, — ответил Странге.
— Вот чем ее пытали. Он сломан надвое.
Он молчал.
— Странге…
— Так делают, когда солдат погибает. Когда его тело отсылают домой. Жетон ломают пополам. Это такой…
— Армейский ритуал, — закончила она за него. — У вас есть при себе адрес того клуба ветеранов, которому Драгсхольм жертвовала деньги?
— Нужно позвонить Бриксу. Он захочет, чтобы сюда вернулись криминалисты.
Она помахала перед его лицом кусочком металла.
— Те самые, которые проворонили это?
— Да, но…
— Я хочу посмотреть, что это за ветеранский клуб, куда она переводила деньги.
— Лунд! У меня есть дела…
— Сделаете их потом, — сказала она, затем положила жетон в пластиковый пакет, а пакет сунула в карман.
Еще один вечер в Херстедвестере. Рабен бродил по коридорам, почти ни с кем не разговаривал, не понимал, почему ему не разрешают позвонить домой.
Луиза ускользала от него. И он почти ничего не мог сделать, чтобы удержать ее.
Поэтому он снова и снова приставал к охраннику, прося разрешение на звонок сверх нормы.
— Завтра, — говорил ему охранник. — Этим займется ваш куратор.
— Завтра будет слишком поздно.
Охранник был мощным, из иностранцев.
— Вам звонки запрещены, Рабен. Не надо было так часто звонить.
— Это важно.
В десятке метров от них остановилась директор Тофт, беседуя с одним из заключенных. Рабен метнулся к ней, перебил, попросил, чтобы его просьбу о дополнительном звонке рассмотрели немедленно.
Прекрасная ледяная улыбка.
— Рабен! — крикнул ему охранник. — Пора возвращаться в камеру.
— Ко мне приходил армейский товарищ, — сказал он Тофт, не двигаясь. — Я о нем беспокоюсь.
— Почему? — спросила она.
— Он нездоров. Боюсь, он может причинить себе вред. Мне необходимо поговорить с ним. И с женой. Она поможет.
— Я передам вашему куратору, что дело срочное.
— Очень срочное.
— Да, я передам.
За его спиной приближались тяжелые шаги — к нему шел здоровяк-охранник.
— Я хотела с вами поговорить, Рабен.
— Можно, я сначала позвоню?
— Нет. Служба пробации отклонила ваше прошение. Обычно им требуется неделя или около того, чтобы изучить наши рекомендации. Но… — Она пожала узкими плечами. — Ваше заявление просто завернули, не обсуждая. Я не знаю, на каких основаниях…
Он не мог дышать, не мог думать.
— Когда я узнаю, то сообщу вам. Мне жаль.
— Что? — Он слышал, что охранник совсем рядом. — Почему?
Она уже уходила. Еще шесть месяцев за решеткой, а ей хватило пары секунд, чтобы сказать ему об этом.
— Тофт! Я прошел полный курс лечения. Я делал все, что вы велели…
— Я не знаю, почему вам отказали. — Она едва повернула голову, на ходу доставая ключи от своего спортивного автомобиля. — Когда узнаю…
— У меня маленький сын. Семья.
— Через шесть месяцев вы сможете снова подать прошение. Соблюдайте распорядок…
— Черт побери, дамочка, что мне делать?
Охранник подскочил к нему сбоку с кулаками наготове, с ухмылкой на лице и очевидным желанием подраться.
— Отойдите от директора, — приказал он.
— Я не прикасался к ней.
Крупный мужчина в форме взял его под локоть. Теперь, когда раны зажили, Рабен был снова крепок, силен и отлично натренирован. Он развернулся и резко толкнул охранника в грудь, отчего тот, засеменив ногами, попятился и в конце концов грохнулся на спину.
Тофт явно получала удовольствие от происходящего. Сложив руки на груди, она не отрываясь смотрела на Рабена.
— Вам следует сохранять спокойствие, — сказала она.
— Я спокоен. Просто мне непонятно.
За спиной снова раздались торопливые шаги, на этот раз их было много. Охранники четко следовали правилам: никогда не ввязываться в драку в одиночку. Некоторые из здешних заключенных опасны. Приведи подмогу и дождись удобного момента.
— Я не психопат. Не педофил и не уголовник.
Перед ним встал все тот же крупный охранник, постукивая по ладони дубинкой.
— Отойдите от нее, Рабен.
— Я не прикасался к ней! Я не…
— Мы не сможем вам помочь, если вы сами не хотите помочь себе, — спокойно сказала Тофт.
— То дерьмо, которым вы меня пичкали…
И вспыхнула ярость, та самая красная ревущая мгла, которая накатывала на него в Ираке и в Афганистане. От него ждали безудержного жаркого гнева, это чувство воспитывали в нем и поощряли его проявления.
Он отскочил, схватил стол, едва соображая, что делает. Двинулся навстречу смуглому охраннику, размахивая столом перед собой. Темная кожа цвета земли в Гильменде. Он видел ее повсюду, когда отправлялся в дозор, не зная, кого встретит: друга или врага.
Одно стремительное движение, и он с пронзительным воплем швырнул стол вперед, целясь в охранника.
Откуда-то к нему потянулись руки, давили колени, пинали ноги, мелькали кулаки. Йенс Петер Рабен очутился на полу, под массой тел, избиваемый, усмиряемый.
Кто-то зажал ему ноги, другой ткнул его лицом в плитку пола.
И поверх всего звучали слова Тофт, произносимые тем ровным, отточенным тоном, который он возненавидел за месяцы, что провел за решеткой. Он извернулся, чтобы посмотреть в ее голубые глаза.
— Медикаментозная терапия, — приказала она. — В камеру его.
Сильные руки поволокли Рабена прочь, невзирая на вопли и брыкание, втолкнули в одиночную камеру, подняли на металлический стол, обмотали его сопротивляющееся тело кожаными ремнями. В руку повыше локтя вонзилась игла. И тут же поплыли перед глазами другие картины, иные формы насилия.
Йенс Петер Рабен успел только подумать, сможет ли он когда-нибудь сбежать из этого кошмара наяву, найти покой и убежище в доме вместе с Луизой и маленьким мальчиком, который едва знал своего отца в лицо.
В кого он превратится, если его так и не выпустят? И что будет с Мюгом Поульсеном, напуганным невысоким солдатом, который был с ним в Гильменде, когда стены их общего маленького мира вдруг превратились в пыль.
