— Я продолжу с Рабеном, — предложила Лунд. — А вы попытайтесь выжать что-нибудь из вояк.
— Конечно.
Он стал собираться, снял с вешалки ветровку и шарф.
— И спасибо, — проговорила Лунд. — Спасибо за…
Благодарить всегда было непросто для нее.
— За что?
— За поддержку.
Он удивился:
— Мы же партнеры! И должны быть заодно.
— Точно.
Быстрая улыбка осветила его лицо.
— И, кроме того, вас ведь все равно было не остановить?
— Это плохо?
— Нет. — Он смутился на секунду. — Мне жаль, что нам пришлось познакомиться при таких обстоятельствах.
Замечание было неожиданным.
— А при каких… было бы лучше? — спросила Лунд.
— Ну, не знаю. Может… — Его осенила идея. — Может, наблюдая за птицами?
Она невольно рассмеялась.
В этот момент его окликнул кто-то из коллег:
— Странге, тебя ждут!
— Извините, — сказал он, — мне пора. До завтра. Если найдете что-то важное, звоните.
Лунд не смотрела, как он уходит, потому что сразу же углубилась в бумаги. Ее мысли были заняты работой, а не Ульриком Странге, более-менее способным полицейским с приятной, теплой улыбкой.
По чистой случайности она встала, чтобы взять куртку, и взгляд ее упал в коридор. И как раз в этот момент она увидела, как Странге обнимает за плечи какую-то белокурую женщину, которая стояла спиной к стеклянной перегородке. Потом он быстро чмокнул ее в щеку, и они ушли.
В кабинет вошел молоденький полицейский с фотографиями в руках. Рабен на автозаправке, умоляет водителей подбросить его.
— Свидетели сообщили, что он хотел попасть в город, — рассказывал ей оперативник. — Машину мы нашли, она была брошена в парке Энгхавен.
Она невольно вздрогнула. Всего в двух кварталах от этого парка преступник захватил Нанну Бирк-Ларсен, жертву из ее последнего дела.
— Значит, он здесь, — произнесла она.
— Где-то рядом, — согласился молодой коп.
Новомодные рестораны и секс-шопы, грязные улицы и угрюмая круглосуточная суета окрестных мясокомбинатов. Вестербро был многолюдным ближним пригородом с оживленными светлыми улицами, семейными анклавами и небольшими иммигрантскими сообществами. Настоящий людской улей, в котором нетрудно затеряться при необходимости. Рабен прекрасно здесь ориентировался с юных лет, хотя жил в другом месте, да и друзей у него здесь не было. Это играло ему на руку, потому что полиции точно не придет в голову искать его в этом районе.
Готическая кирпичная церковь с колокольней стояла недалеко от промышленных корпусов мясокомбината. По ночам верхние этажи некоторых из этих зданий сдавались дискотекам и клубам. Он читал об этом в газетах, но сам никогда не испытывал желания сходить туда, да и средств у обычного военнослужащего с семьей для таких развлечений не было.
Прячась под капюшоном, он отыскал боковую дверь и вошел в церковь.
Знакомый старый запах — мастики и сырости. Тот же стылый воздух. Возле алтаря стоял человек и расставлял цветы в вазах. Рабен замер на пороге, стянул с головы капюшон. Он узнал эту крупную фигуру.
— Мы закрыты, — произнес Гуннар Торпе тем же сильным музыкальным голосом, который Рабен когда-то слышал каждое воскресенье — почти без исключения.
Пастырь, так они его называли. Рабен никогда не считал, что духовные лица нужны на войне. Но этот, по крайней мере, при необходимости мог пойти в бой.
— Приходите завтра, — сказал Торпе, глядя на распятие у себя над головой.
Изнутри церковь казалась еще больше, чем снаружи. Белые стены, живописные полотна, серебряные канделябры, лампы. Совсем не то, что пыльные палатки в Гильменде, где Торпе читал свои проповеди. Рабен закрыл за собой дверь.
Человек в строгом облачении священнослужителя обернулся и внимательно посмотрел на настойчивого посетителя.
— Я сказал завтра!
Фигура в неряшливой одежде приблизилась и встала в пятне неяркого света над главным нефом. Торпе застыл под расписанной статуей Христа, словно увидел труп, восставший из могилы. Рабен в свою очередь рассматривал священника. Как и прежде плотный, мускулистый, стойка воинственная, даже агрессивная; седые волосы, пожалуй, чуть длиннее, чем раньше; суровое, неумолимое, словно обвиняющее лицо — настоящий пастырь из Ветхого Завета.
— Давненько не виделись, — сказал Рабен ровным и уверенным тоном.
Священник оставался на ступенях, ведущих к алтарю, с руками, сложенными на животе, и хранил молчание.
— Мне нужна ваша помощь, пастырь. В этом ведь суть вашего служения?
Торпе жил в небольшой комнате при церкви. Душ, простая еда, кое-какая одежда. На этот раз чистая, не то что Рабен нашел в заводской подсобке.
— Йенс, у меня тут есть вино для причастия. Вполне приличное. Хочешь?
— Спасибо, нет.
По каким-то соображениям священник оставил дверь в комнату открытой. Рабен кивком указал на помещения церкви, видимые в дверной проем.
— Вам тут нравится?
— Хороший маленький приход. Люди в основном небогатые, зато веры у них больше. Меня это устраивает.
Рабен натянул толстый свитер, пытаясь определить, чем он пахнет. Свечами, вот чем. Они были тут повсюду, мигая на холодных сквозняках.
— Вы видели кого-нибудь из нашего отряда?
— Нет. Да и зачем нам встречаться?
Рабен промолчал на это.
— Я слышал о Мюге. Не могу понять, что ты задумал.
— Есть вещи, которые не меняются, — сказал Рабен с улыбкой.
Торпе в замешательстве смотрел на него.
— Мне говорили, что ты слетел с катушек. Угрожал какому-то бедолаге на улице. Не соображал, что делаешь…
Рабен кивнул:
— Все правильно вам говорили.
Торпе стоял перед ним совсем близко, и с такого расстояния Рабену хорошо было видно его лицо. В нем совмещалось несовместимое. Этот человек видел войну. Бывало, дрался на кулаках с солдатами. Любил выпить. Но в нем всегда чувствовалась какая-то странная задумчивость и отстраненность. Сам он называл это своей духовной жилкой.
— А сейчас-то ты знаешь, что делаешь?
— Я знаю, чего я не делаю: не сижу в камере, пока здесь творится сущий ад.
— Будь осторожен, Йенс. Подумай о жене, о сыне.
— Думаю. Думаю постоянно. — Он взял одежду, собранную для него священником. — Мне нужно поговорить кое с кем.
Торпе помолчал, — должно быть, боялся. Ну что ж, это не преступление. Рабен посмотрел ему в глаза.
