Рабен прошел туда, где вода была чище, отмыл от крови лицо и руки. Потом оттащил красную байдарку к воде, столкнул в холодные тихие волны и взял в руки весло.
Через минуту его поглотил туман, но в одном месте сквозь белый полог пробивался тусклый свет. Луна. Вскоре, если он не собьется с пути, он будет на суше.
Сзади, на берегу, замаячили огни, взвыла сирена, заглушая громкие крики. Рабен уверенно вонзал весло в воду, четко соблюдая ритм: влево, вправо, влево, вправо.
Теперь в живых остался он один. Последняя мишень в прицеле призрака, который возник из кошмара в Гильменде два года назад. Фантом с именем.
Перк.
Пресс-конференция должна была состояться в зале, смежном с кабинетом Бука. Начало ее откладывалось уже на пятнадцать минут, а министр все еще сидел за своим столом, пытаясь дозвониться до Герта Грю-Эриксена. С ним уже связалась Рут Хедебю с первыми отчетами о происшествии в Швеции. И сейчас меньше всего на свете ему хотелось предстать перед журналистами.
— Мы больше не можем ждать, — заявил Плоуг. — Краббе в бешенстве.
— Почему я не могу поговорить с премьер-министром?
— Он в самолете, — сказала Карина. — Возвращается из Осло.
— Проклятье. Теперь все окажется в новостях раньше, чем я успею с ним посоветоваться.
Прижимая телефон к уху, она согласно покивала.
— Шведская полиция вот-вот обнародует заявление. Если…
Дверь распахнулась, и в кабинет ворвался Краббе.
— В чем дело, объясните мне! — закричал он с порога. — Мы собрали всех лучших политических обозревателей Дании, а вы заставляете их ждать.
— Я прошу прощения, Краббе. Кое-что произошло.
Краббе навис над Буком, вскинул длинные руки к потолку и воскликнул:
— Ради бога, что за игру вы затеяли?
— Сейчас я ничего не могу вам сказать, но поверьте: дело исключительно важное и неотложное.
— Такое важное, что вы даже готовы отказаться от нашего соглашения? Не думаю, что Грю-Эриксену это понравится.
Буку ужасно надоел этот напыщенный, узколобый тип.
— Никто из нас не заинтересован в поспешных решениях…
— Вот только не надо этой болтовни, Бук! Я в курсе, что вам не нравится наша сделка. И также я в курсе, что согласиться на нее вам приказал Грю-Эриксен. Наша страна ждет от нас решительных действий…
Бук еле сдерживался, чтобы не закричать.
— Прошу вас, постарайтесь обойтись без театральных представлений, Краббе. Тут нет зрителей, кроме меня, а я, если честно, устал от них.
Дверь в конференц-зал открыли. Оттуда донесся низкий гул голосов.
— Премьер-министр дал вам четкие указания, — шепотом сказал Краббе. — Я требую немедленных внятных разъяснений, или мне придется выйти в этот зал и объявить, что правительство, ввиду своей некомпетентности и нерешительности, не отвечает нуждам нашей страны.
Руководитель пресс-службы торопливо подошел к министру юстиции и сообщил, что репортеры волнуются и требуют объяснений.
Неопределенность. Томас Бук ненавидел это состояние.
— Последний шанс, — нашептывал Краббе. — И наденьте галстук, ради бога. Я не скажу…
— Да замолчите вы, — отмахнулся от него Бук и двинулся в зал. Краббе поспешил следом, и они вышли к столу, на котором были установлены микрофоны.
— Примите наши извинения за опоздание, — произнес Бук, пока Краббе с сияющим лицом еще устраивался рядом. — Сегодня в Министерстве юстиции напряженный день. Правительство с радостью представляет новый антитеррористический законопроект, подготовленный совместно с Народной партией.
Перед ним неподвижно застыло море лиц, и только несколько из них были ему знакомы. Томас Бук никогда не стремился сблизиться с прессой, недолюбливал эту братию.
— Терроризм, к сожалению, становится частью нашей жизни, — импровизировал он. — Долг нашего правительства состоит в обеспечении безопасности нации при любых обстоятельствах настолько…
В дальнем конце конференц-зала стоял Плоуг и вслушивался в каждое слово с напряженным лицом.
— Настолько, насколько это в наших силах. Угрозы не должны посягать на демократические ценности общества, и задача каждого из нас — не забывать, кто мы такие: щедрая, открытая, либеральная страна, справедливая ко всем. Мы обязаны защитить наши свободы и противостоять темным силам, которые желают уничтожить их.
— Абсолютно верно, — заметил Краббе, с неуместной, как показалось Буку, горячностью.
— Недавние убийства датских военнослужащих на родной земле доказывают со всей убедительностью, что сейчас мы должны быть особенно бдительны. Прежде чем мы представим вам подробности предлагаемого законопроекта, несколько слов вам скажет Эрлинг Краббе.
Бук сел, неспособный думать ни о чем, кроме Швеции и Фроде Монберга. Краббе нервно поправил галстук. Его партия была на пороге крупнейшего достижения, какого не видела уже многие годы. Он обязан был использовать момент с максимальной отдачей и уверенно добивался этой цели, с легкой улыбкой рассказывая, сколь трудными были переговоры и как Народной партии пришлось бороться за «правильные» формулировки с оппозицией, в том числе — взгляд на Бука — в самом сердце правительства.
— Тем не менее я аплодирую администрации за политическую смелость, с которой она взяла быка за рога, — вещал Краббе. — И оппозиция не сумела противостоять нашему альянсу. Народная партия… — Легкая гнусавость, присущая его голосу, переросла в завывание. — Народная партия ставит своей главной целью защиту наших свобод. Мы не позволим средневековым фанатикам топтать их…
Бук отметил, что кое-кто в аудитории начал проявлять признаки нетерпения и беспокойства.
— …мы не будем молча смотреть, как плетут свои заговоры паразиты из мусульманских школ и организаций, оплачиваемых датским государством…
Журналисты больше не смотрели на Краббе. Все они направили недоуменные взгляды на Бука, и он знал, какой вопрос ему хотят задать, потому что сам спрашивал себя о том же: почему он продолжает слушать этот бред? Неужели он думает точно так же?
— …Мы пойдем на самые суровые меры, чтобы искоренить подобные организации! — крикнул Краббе так рьяно, как будто находился на митинге собственной партии. Его худосочный кулак стукнул по столу. — Те, кто стремится подорвать столь дорогие нашему сердцу принципы, узнают наконец, что их деятельность не останется безнаказанной. Наши христианские ценности не будут втоптаны в грязь. Никому не удастся…
Бук больше не мог смотреть им в глаза, поэтому он уставился на серебряный кувшин для воды, стоящий перед ним на подносе. С округлого бока на него глянуло его собственное несчастное пухлое лицо — лицо не политика, а фермера. Лицо человека, который, управляя в Ютландии поместьем, говорил то, что думал, а не то, что хотели услышать от него другие. И только такие отношения он считал правильными.
