— Надо оставить ее в покое, — снова зашептал Странге на ухо Лунд.
Она не слушала его, мучительно подбирая нужные слова.
— Надеюсь, хоть это вас утешает, — только и смогла выговорить она.
Ханна Мёллер мужественно улыбалась:
— Вы пришли из-за этих убийств? Та женщина-адвокат — она ведь у нас была. Задавала те же вопросы, что и вы.
— Вы имеете в виду…
— Драгсхольм. Анна Драгсхольм. Да, я знаю, я смотрю новости. Это так… ужасно.
Она подошла к ключам, висящим на крючках возле холодильника.
— Я показывала ей вещи сына. Вы, конечно, тоже захотите взглянуть.
Они проследовали за ней к деревянному сараю за домом. В резком свете трех флуоресцентных трубок на потолке — нагромождение коробок, ящиков, мешков, пакетов.
— Мы храним все его вещи. Я так хочу. — Она раскрыла одну коробку, достала футбольный мяч и пару ботинок — на мальчика лет двенадцати. — Хочу, чтобы все осталось.
Затем она перешла к чемоданам.
— Каждый раз собираемся что-нибудь выкинуть, да потом передумываем. Глупо, конечно, но…
— Что интересовало здесь Драгсхольм? — спросила Лунд.
— Документы о его смерти. На случай, если мы запросим компенсацию. — Улыбка спала с ее лица. — Мне тогда понадобилось отлучиться, ответить на звонок. Когда я вернулась, она копалась в его вещах. Очень бесцеремонно, если вы хотите знать мое мнение…
Лунд взяла в руки школьный портфель, отряхнула с него пыль, заглянула внутрь — пусто.
— Вот как вы сейчас. — Ханна Мёллер была на грани срыва.
— Она объяснила вам свое поведение? — спросил Странге.
— Нет. Зато она задавала много вопросов… очень странных. О похоронах и…
— О похоронах?
— Мне показалось, ее беспокоило то, что мы его не видели.
— Где не видели?
— В гробу. — Она потерянно оглядывалась по сторонам, словно уже жалела, что впустила их сюда и вообще завела этот разговор. — Мы хотели взглянуть на сына в последний раз, но нас отговорили. Он ведь погиб при взрыве…
— Значит, вам не позволили посмотреть на родного сына?
— Да.
— Кто так решил?
— Капитан Согард. И священник тоже не советовал. Они оба были вежливы… но очень настойчивы. По-моему, даже если бы мы умоляли их, они не дали бы нам посмотреть на Пера Кристиана. Как будто… — Она едва не плакала, а Лунд не хотела отвлекаться на слезы и эмоции. — Как будто он принадлежал им, как будто мы не мать с отцом нашему мальчику. Но похороны были очень красивые. Все были так добры к нам. Хотите, я покажу вам фотографию его могилы? Мы каждую неделю носим ему свежие цветы.
— Да, будьте любезны, — попросила Лунд.
Женщина ушла в дом, оставив их в сарае.
— Нет. — Странге помахал пальцем у нее перед носом. — Я на это ни за что не соглашусь. У людей такое горе. Не надо причинять им новых страданий…
— Драгсхольм была здесь! Вы что, оглохли?
— Но он погиб за три месяца до случая с «Эгиром»!
— А Согард клялся, что не знает никакого Перка. Значит, лжет…
— Перк мертв. Он лег в могилу еще до того, как все это началось.
Ульрик Странге был ей симпатичен, но иногда он приводил ее в ярость.
— Когда вы научитесь слушать? — воскликнула она. — Родителям не дали взглянуть на тело сына.
— Потому что его разорвало на куски!
Лунд думала о своем.
— Нам придется получить разрешение на эксгумацию. Надо посмотреть, что в гробу. Этот мерзавец Согард мог и камней туда накидать.
— Вы так шутите, Лунд? — громко сказал Странге. — Это безумие.
— Нужно достать гроб. Если вам это не очевидно, Странге, то я не понимаю, что вы до сих пор делаете в полиции. Ну, смотрите сами…
Лунд умолкла. В пылу спора они не услышали, как вернулась Ханна Мёллер. Оказывается, она уже давно стояла рядом. И конечно, все слышала.
Теперь она казалась гораздо старше, от прежнего радушия не осталось и следа.
— Я хочу, чтобы вы ушли из моего дома, — проговорила она гневно. — Немедленно.
— Мы думаем, что произошла ошибка… — попыталась успокоить ее Лунд.
— Убирайтесь! — крикнула Ханна Мёллер.
Гуннар Торпе был в своем обычном церковном облачении: черная сутана, белый воротник. Служба завершилась, последний прихожанин уже ушел, теперь осталось закончить бумажную работу, потом — навестить больных. Священник обошел напоследок церковь, гася свечи, запер входную дверь. Когда он возвращался назад в полной темноте, он чуть не споткнулся о скорченную фигуру рядом с последними рядами скамей. Увидев, кто перед ним, он вздрогнул от неожиданности:
— Йенс?
Рабен стоял в слабом свете лампы охранной сигнализации. Он был измотан и зол.
— Я никогда по-настоящему не верил в Бога, — тихо и жестко сказал он. — Но я был вынужден слушать все то дерьмо, которым вы пичкали нас. У нас ведь не было выбора? Там все казалось таким… нереальным.
Торпе застыл в нерешительности. Он не знал, бежать ему или оставаться на месте. В руках он держал тяжелый том Библии.
— Ну и где он, ваш Бог? — спросил Рабен. — Что он делает, глядя, как мы тут мучаемся? Хохочет до упаду? — Он поднялся и стал смотреть на алтарь, на фигуру на кресте. — Может, когда-нибудь изобретут такую таблетку. Примешь ее — и сразу поверишь. Я бы принял. А вы? Это бы сделало вас счастливее?
Коренастый человек в сутане молчал. Рабен прошелся вдоль рядов, обогнул старую крестильную чашу, высеченную из камня. Потом встал перед священником, сжимая в правой руке пистолет, взятый у торговца оружием.
— Скажите мне правду, Пастырь. Вы говорили с Луизой?
— Да, я ездил в Рюванген. Просил ее о помощи. Мы все хотим тебе добра, Йенс. Сейчас ты нужен Луизе, как никогда.
— Почему?
— Потому что она твоя жена и она любит тебя.
— Неужели? — с издевкой сказал Рабен и тут же пожалел об этом.
— Да, любит, хотя, Бог свидетель, как ты мучаешь ее. Не знаю, сколько еще она будет ждать.
Даже себе Рабен не смог бы ответить, зачем он затеял весь этот спектакль. Решение было принято, и далось оно нелегко. Когда он добывал оружие, он собирался как-то его применить. Но как?
— Если хотите, забирайте себе, — сказал он и положил пистолет на деревянную крышку купели. — Мне он не нужен.
Торпе моментально схватил пистолет.
— Мне нужно переодеться, — сказал он. — Пойдем со мной.
Рабен последовал за священником в боковой неф, к дальней двери. Пока они шли, Торпе говорил не умолкая — о вере, о Боге, о семье. О правде и честности. И еще об одной туманной и скользкой вещи, в которой Йенс Петер Рабен так ничего и не понял. О том, что называют правосудием.
