– Говорят, бессонница бывает только у людей с нечистой совестью, – тихо произнесла она. – Так и есть.
Одно из окон соседнего дома погасло, подтвердив слова. Ольга вздохнула, прислонилась лбом к прохладному стеклу и закрыла глаза. Память зашуршала страницами, заерзала, заволновала сердце, по лицу пролетели тени, губы дрогнули, дыхание сбилось…
Выпив воды, вернувшись в спальню, Ольга встала на цыпочки и потянулась к верхней полке шкафа. Гладкая поверхность плоской коробки, нехитрый замочек, открывающийся простым нажатием на кнопку, жесткая крышка, шуршащая коричневая бумага – руки торопливо стремились к цели. Наконец пальцы коснулись полированной рамки, украшенной тонким слоем позолоты.
– Спокойной ночи, – прошептала Ольга, глядя на женщину с картины. Прямой черный силуэт, длинная юбка до земли с частыми, мелкими оборками внизу, приталенная кофта со слегка расклешенными рукавами, нитка черного жемчуга на белой шее и красивое лицо с аккуратным носом. – Ля-ля-ля… – пропела Ольга, мягко улыбнувшись.
Глава 13
– Даже не знаю, как вас благодарить, – буквально кланялся Иннокентий Петрович. Прижимая к груди долгожданную тетрадь с расчетами и наблюдениями, он лучезарно улыбался. Пожалуй, в этот момент на земле не существовало человека счастливее. – Спасибо, огромное спасибо. Как вам удалось заполучить ее?
– Это было несложно, – ответил Федор, наслаждаясь бурной реакцией Кепочкина. – Просто зашел и попросил.
– И она вот так сразу отдала? Все же Оксаночка очень добрая женщина. Она сердится немножко… Имеет право… Понимаете, я не оправдал ее надежд. А вообще мы с Оксаночкой в хороших отношениях.
– Не сомневаюсь.
– Я ей гостинчиков принес, не передадите?
Федор уже давно собирался вернуть Кепочкину его бесценные труды, но из-за поисков Валентины встречу постоянно откладывал. Утром, разбирая бардак на столе, он случайно наткнулся на тетрадь, и рука сама потянулась к телефону. Иннокентий Петрович не заставил себя ждать, прилетев на всех парусах, он прямо с порога принялся расточать искреннюю благодарность. Слова взлетали к потолку, кружились и поселяли в душе некоторое умиротворение, которого так не хватало последнее время.
– Оставь, – бросил Федор, – при случае передам.
– Но тут сметана, творог – это может испортиться.
– Кинь в холодильник, потом разберусь.
– А как ваши дела? Поляков принял на работу?
– Да, так что и тебе спасибо.
Кепочкин вновь осветил комнату счастливой улыбкой. Федор задумчиво посмотрел на гостя и потер небритую щеку ладонью: пожалуй, профессор может ему пригодиться.
– Иннокентий Петрович, а ты разбираешься в картинах? – спросил он.
– Немного. То есть они мне нравятся. Я в пятом классе даже в кружок изобразительного искусства ходил, рисовал гипсовые статуэтки и натюрморты. Признаться, получалось весьма посредственно, плоско и однобоко…
– Годится, – усмехнулся Федор. – Сейчас в галерею поедем.
Иннокентий Петрович в ответ лишь удивленно приподнял брови и пожал плечами, мол, почему бы не прикоснуться к прекрасному, если день выдался свободным. Относясь к предстоящему культурному мероприятию с уважением, он застегнул верхнюю пуговицу рубашки, пригладил волосы, откашлялся и взял с кресла свою белую панаму.
Оглядев профессора с головы до ног, Федор одобрительно кивнул. Интеллигентный, искренний в своей наивности Иннокентий Петрович прекрасно подходил на роль «напарника» – с ним будет намного легче разжиться нужной информацией. Никто не посмеет оттолкнуть такого человека. «Оксаночка» не в счет.
– Скажите, пожалуйста, а в какую галерею мы едем? Я не совсем понимаю… – Порыв ветра сорвал с головы профессора панаму, и он вприпрыжку, размахивая руками, бросился за ней следом. Поймав беглянку, Иннокентий Петрович вытер со лба капельки пота и поспешил обратно.
«Как ребенок», – подумал Федор и, подходя к машине, ответил:
– Галерея находится на Большой Никитской.
– А чьи работы выставляются?
– Понятия не имею.
– Вы любите живопись?
– Сегодня да, – улыбнулся Федор и добавил: – Иннокентий Петрович, пора уже переходить на «ты». Тем более что с этой минуты мы напарники.
– В каком смысле?
– Я распутываю одно преступление и…
– Это поручил Поляков? – перебил Кепочкин, усаживаясь в кресло. В его глазах появился озорной огонек, голос стал взволнованным. – Ух ты! Я же с самого детства мечтал стать сыщиком. Неужели, неужели моя мечта осуществится!
– Еще как осуществится, – сдерживая очередную улыбку, ответил Федор. – Дело важное, один я не справлюсь.
– Почему? – профессор вытянул шею.
– Потому что люди с такой внешностью, как у меня, доверия не вызывают. Сейчас приедем в галерею, и ты, Иннокентий Петрович, будешь изображать ученого человека. Впрочем, и изображать не придется, что есть, то есть… – Федор достал сигарету и закурил. – Только про астрономию забудь, ты якобы пишешь книгу о коллекционерах, о людях, интересующихся живописью, и прочее, прочее, прочее. Понятно? А я так… что-то вроде охранника и помощника.
– То есть я буду главный? – пристегиваясь, взволнованно уточнил Иннокентий Петрович.
– Именно, – подтвердил Федор. – А теперь внимательно слушай, как себя вести и что спрашивать.
Он подробно стал излагать суть дела. Профессор кивал, прилежно впитывая каждое слово, и клятвенно обещал оправдать доверие.
* * *
Сухоруков, как и все истинные злодеи, был человеком практичным. Баночки от сметаны и йогуртов он тщательно мыл и укладывал на полку в шкаф, откуда те изредка вываливались прямо на голову. В магазинах хозяйственный пенсионер частенько прихватывал два, а то и три бесплатных целлофановых пакета. Фольгу от сырковой массы любовно протирал влажной тряпкой и стелил на дно кухонных ящиков. Из старых носков плел мочалки и не только пользовался ими сам, но и предлагал соседям за весьма низкую цену – сорок три рубля двадцать восемь копеек. Картонные коробки от стирального порошка Сухоруков бросал на пол, топтал, мелко резал, складывал в кастрюлю и варил с добавлением крахмала. Полученную густую жижу время от времени заливал в почтовые ящики жильцов. И раз в месяц устраивал в своей квартире инвентаризацию.
– Стул с дальней помойки – одна штука, – ставя плюсик на замусоленном списке, дежурно произнес Сухоруков. – И кому же ты, дружок, достанешься после моей смерти? Хотя, наверное, позже здесь сделают музей.
Он подошел к кровати, задрал матрас и любовно посмотрел на свою лучшую подружку – тетрадочку с запротоколированными гадостями.
– Придет день, оценят меня. – Представив себя на смертном одре, Сухоруков улыбнулся, вернулся к столу и продолжил: – Утюг без шнура, выполняющий функции груза при квашении капусты, – одна штука. Подушка пуховая, залитая три года назад бражкой, – одна штука…
