Экскурсовод был весьма знающим человеком, досконально изучившим все, что касалось вверенных ему залов. Прочитав двадцатиминутную лекцию, сдобренную короткими рассказами о личной жизни художников, он охотно принялся отвечать на вопросы – давно не представлялся случай пообщаться с людьми, живо интересующимися «его» картинами.
– Вы упомянули, что эти работы передал галерее коллекционер Баталов. – Федор показал на одну из стен. – Мы бы хотели узнать некоторые моменты его жизни, если можно, конечно. Иннокентий Петрович – профессор, пишет книгу…
Договорить он не успел. Надувшись как индюк, Кепочкин вышел на передний план и пустился в такие многоэтажные повествования о «деле всей своей жизни», что и по времени, и по объему информации переплюнул лекцию старичка в очках. Тот, безмерно зауважав профессора, сердечно тряс его руку почти минуту. Федор прислонился к колонне и лишний раз убедился в том, что взял с собой бывшего мужа «Оксаночки» не напрасно.
– А никто не пробовал украсть эти картины? – спросил он.
– Нет, что вы, – засмеялся экскурсовод. Сухенькое тело задергалось, нос зашевелился, очки поехали вниз.
– А вы не знаете, Баталов завещал галерее всю коллекцию? – ненавязчиво поинтересовался Иннокентий Петрович. Этот вопрос он отрепетировал с Федором в машине и теперь посчитал, что время его задать пришло.
– Нет, не всю. У Николая Андреевича еще имелась картина «Женщина в черном», конец двадцатого века, автор неизвестен. В завещании она не была указана, и где находится в данный момент, я не знаю. На первом этаже в вестибюле лежат брошюры с фотографиями, отыщите каталог картин Николая Баталова и посмотрите, если интересно.
Федор сдвинул брови и бросил взгляд на Кепочкина. Почему отец Валентины завещал галерее не все картины? И где сейчас «Женщина в черном»? Над этим стоило подумать.
Поблагодарив экскурсовода, они отправились вниз.
– Ну, как я? Справился? – обеспокоенно спросил Иннокентий Петрович, расстегивая пуговицы пиджака. – Так волновался, так волновался!
– Все прошло отлично, ты здорово мне помог, – похвалил Федор, листая тонкий каталог. Глянцевые странички пестрели заголовками и фотографиями.
Облегченно вздохнув, Кепочкин блаженно улыбнулся. Замечательно, что он встретил на жизненном пути такого интересного человека, как Федор. А то бы бесконечно сидел за письменным столом, не отрываясь от плана лекций и курсовых работ, и не примерил бы на себя роль сыщика. Столько эмоций за один день! Точнее, всего за два часа!
– Вот она – «Женщина в черном».
– Где? – Иннокентий Петрович с нетерпением нырнул в каталог. – Красивая… – Он вдруг нахмурился, склонил голову набок и нервно почесал себя за ухом.
– Что-то не нравится? – спросил Федор, наблюдая странную реакцию профессора.
– Нет… Э-э-э… Просто у меня такое чувство, будто я ее уже где-то видел.
– Кого? Картину?
– Нет, женщину. Но это невозможно, она жила в прошлом веке…
– Посмотри еще раз. Внимательно.
– Точно видел, – уверенно сказал Кепочкин после минутного раздумья. – Но только не ее саму, а очень похожую женщину…
– Где?
– Я не знаю… Не помню. Такой же взгляд, черная одежда, лицо… Только, прошу, не считай меня сумасшедшим, я и сам понимаю, что мои слова кажутся бредом.
– Не кажутся, – резко ответил Федор. Сейчас он был рад любой зацепке, чего только в жизни не случается. Профессор выдумывать не станет. Иннокентий Петрович просто рассеянный человек, которому трудно сосредоточиться на чем-то, что не касается звезд или иных миров. Рассеянный, но не глупый и уж тем более не сумасшедший. Да, женщину с картины он не мог встретить, однако другую, похожую – почему бы и нет? Федор прищурился и скрутил брошюру в трубочку. – Если вспомнишь, где ее видел, позвони в любое время суток.
– Непременно, – закивал Иннокентий Петрович. – Я теперь не успокоюсь, пока не вспомню! Вечно все забываю…
Взволнованную тираду профессора прервал телефонный звонок – мобильник Федора громким пиликаньем потребовал к себе внимания.
– Да, слушаю.
– Это Наташа.
– Наташа? – Федор не сразу сообразил, чей голос раздается в трубке.
– Да, вы ко мне по поводу Валентины приезжали…
– Что-то случилось?
– Случилось, случилось, – затараторила Наташа, не справляясь с бурлящими, точно вода в чайнике, нервами. Она всхлипнула и продолжила разговор дрожащим голосом: – Прошу вас, приезжайте, это очень важно. У меня нет больше сил, вся надежда только на вас…. Простите, по телефону не могу рассказать, что произошло.
Наташа зарыдала. Боясь оглохнуть, Федор немного отстранил трубку от уха. Очень надеясь, что эта истерика имеет прямое отношение к Валентине, он, кивнув Кепочкину на выход, ответил:
– Приеду в течение часа, ждите.
– Что-то случилось? – поинтересовался Иннокентий Петрович.
– Пока не знаю, придется заскочить в одно место, а потом я подброшу тебя к дому.
* * *
«Рыжая курва из тридцать восьмой квартиры готова на все за двадцать рублев! Она вас ждет, братцы!» – прочитал Федор на одной из стен подъезда. Похоже, у Наташи действительно проблемы, и, видимо, они не имеют отношения к Баталовой Валентине. А он так надеялся узнать что-нибудь новое.
«Наверняка придется кого-то убить», – мрачно усмехнулся Федор, потрогал густую, еще не засохшую краску и направился к лифту.
Глаза у Наташи были красные, проревела она почти час. То успокаивалась, то вновь всхлипывала, не понимая, за что же на нее свалилось несчастье в виде омерзительного Сухорукова. Изредка в голове проносились горестные, вызывающие очередной приступ жалости к себе мысли. Вот если бы был в ее жизни чуткий, добрый, смелый мужчина, то гаденький пенсионер сидел бы в своей берлоге и носа не высовывал. Сухоруков попросту бы не посмел приставать со всякими подлостями и гнусностями. Негодяй и жалкий трус!
Одиночество и бессилие связали по рукам и ногам, победили привычный оптимизм и не давали возможности успокоиться. Нервы предательски сдали.
– Что случилось? – спросил Федор, желая поскорее разобраться с этим делом. Вдаваться в подробности он не собирался – быстренько вытрясет душу из кого следует и поедет домой.
Наташа села на стул, закрыла лицо руками и в очередной раз заплакала – тихо, надрывно. Федор терпеть не мог подобных сцен, и если бы не треклятое сочувствие и внутреннее: «Не бросать же ее с этим дерьмом собачьим», не удержался бы и ушел. А может, и не ушел бы… Последнее время Федор чувствовал, как внутри что-то меняется, точно грубая корка, трескаясь, сползает с души. Кепочкин виноват. Замотал своей интеллигентностью. Федор криво улыбнулся, представляя, как через месяц общения с Иннокентием Петровичем превратится в мягкосердечного, чуткого, мечтательного человека и начнет частенько говорить: «О, благодарю вас!»
