– Лучшее средство от депрессивных мыслей –
работать как можно больше, – приободрила я его. – Давай вернемся к делу.
Значит, координаты гражданской жены Аника узнать невозможно?
– Говори ее фамилию, имя, отчество, год
рождения, и дело в шляпе.
– Жанна, – бойко отрапортовала я.
– Дальше, – потребовал Овсянкин.
– Просто Жанна, – уже тише повторила я.
– Супер! Ты собираешься проверять всех Жанн в
Москве?
– Есть ее мобильный! – осенило меня. –
Записывай номер. При заключении контракта телефонная компания требует паспорт.
– Завтра около полудня, очевидно, я нарою
инфу, – пообещал Овсянкин. – Теперь об Алене Фурыкиной.
Сон стал обнимать меня мягкими лапами, я
зевнула.
– Говори!
– Алексей Фурыкин утверждал, что Алена
основное действующее лицо. Дескать, она выискивала жертву, втиралась к ней в
доверие, убивала и заставляла его прятать тела.
– На свете есть идиот, способный поверить в
то, что десятилетняя девочка способна на такое? – хмыкнула я.
– Следователь разобрался. Алена ни при чем,
она даже не подозревала, чем занимались родители. Это ее мать, Светлана
Михайловна, переодевшись школьницей, помогала мужу-маньяку. Алене сменили
метрику, ей дали другое имя – Вера Федорова, затем, выйдя замуж, она взяла
фамилию мужа и стала Астаховой. Развелась и некоторое время назад снова сходила
в загс, превратилась в Веру Савельеву. Эй, ты чего молчишь?
– Все нормально, – севшим голосом сказала я. –
Вера Савельева имеет мужа, Андрея, врача, и дочь Ирину, школьницу. Так?
– Верно, – подтвердил Овсянкин. – Хочешь на
десерт кусок шоколадного торта?
– Навряд ли ты сможешь меня удивить, – тихо
ответила я.
– Записывай данные Светланы Михайловны
Фурыкиной!
Меня обдало жаром.
– Она жива?
– Алексея Фурыкина расстреляли, а его супруга
отсидела большой срок, от звонка до сирены, и сейчас она Попова, вернула себе
девичью фамилию.
– Адрес! – закричала я. – Диктуй скорей!
– Сталелитейный проезд, дом семь, комната
четыре, – отрапортовал Овсянкин. – Это общежитие завода по производству
пластиковой посуды. Фурыкина-Попова работает там на складе, она упаковщица.
Я бросила взгляд на часы. Интересно, когда
начинается смена? И позволят ли постороннему человеку пройти на склад? Боюсь,
не смогу заснуть, промаюсь всю ночь, ожидая момента, когда будет можно
помчаться в столь романтично названный Сталелитейным проезд.
Фабрика, где штамповали одноразовые
чашки-тарелки-ложки, размещалась в новом мрачном здании из серого бетона и
охранялась строже, чем завод по производству ракетного топлива. Все мои попытки
проникнуть внутрь были пресечены хмурыми парнями в черной форме из частного
охранного агентства. Накачанные юноши с каменным выражением на лицах повторяли:
– Посторонним вход запрещен.
Прикинуться оптовым покупателем было плохой
идеей. Для торговцев, оказывается, имелся магазин, на склад закупщиков не
пускали.
Поняв, что потерпела сокрушительное поражение,
я села в машину и стала наблюдать за проходной. Когда народ пойдет со смены,
порасспрашиваю местных теток и найду Светлану Михайловну Попову. Чтобы не
заснуть, я включила радио и вытащила мобильный, сегодня день рождения Ники
Пестовой, надо ее поздравить. Когда трубка оказалась в руке, я расстроилась,
похоже, у меня начинаются проблемы с памятью, опять забыла включить сотовый.
Неужели ко мне крадущимся шагом приближается склероз?
Не успел палец нажать на нужную кнопку, как
раздались резкие звонки, и одновременно с ними мерное попискивание приходящих
эсэмэсок.
– Фирсов, – заорали из трубки, – Фирсов.
– Что случилось, Иван Николаевич? – спросила
я, не отрывая взора от дверей фабрики.
– Фирсов! – надрывался зануда.
– Васильева, – в тон ему отозвалась я, вовремя
сообразив: преподаватель будет представляться, пока не услышит в ответ мою
фамилию.
– Наконец-то! – выдохнул он. – Я звонил вам
всю ночь.
Я мысленно перекрестилась. Хорошо, что всегда
отключаю перед сном мобильный.
– Утка! – продолжал Фирсов в присущей ему
манере. – Невероятно! Неописуемо!
– В каком смысле «неописуемо»? – деликатно
осведомилась я. – В прямом или переносном? Ночной горшок не очень велик и
весьма мил внешне.
– Я собираю уток! – заголосил Фирсов.
– Я привезла вам пакет в целости и
сохранности.
– Уток! – талдычил Иван Николаевич. – Кря-кря!
Фигурки птиц, а не то, о чем сказать стыдно! Заберите свою гадость назад!
– Спасибо, не хочу, – честно ответила я. –
Побеседуйте с тем, кто отправил посылку.
Иван Николаевич начал что-то бубнить, но я
быстро отсоединилась и выскочила из машины. Большая стрелка часов, висевших на
фасаде здания, замерла на цифре «12», маленькая указывала на «2», из дверей
повалили работники фабрики, в основном женщины, одетые в платья и вязаные кофты
– сегодня на улице внезапно похолодало, народ предпочел утеплиться.
Первая схваченная мной за рукав тетка
приветливо откликнулась:
– Светлана Попова? Не знаю ее. В каком цеху
работает?
– Вроде на складе, – уточнила я.
– Катьк! А Катьк! – заорала собеседница.
Одна из баб остановилась.
– Чего тебе?
– Попову знаешь? Она у вас сидит.
– Светку? – спросила Катя.
– Да, – обрадовалась я. – Где ее найти?
– Чего искать… – хмыкнула Катя. – Вон пионерка
чапает, в синих штанах. Левее позырь!
Я пошарила глазами по толпе и выделила из
массы обрюзгших теток хрупкую фигурку подростка лет двенадцати, единственную,
на ком были джинсы.
– Чего стоишь? – удивилась Катя. – Лови ее, а
то в маршрутку сядет.
Я ринулась за школьницей, не понимая, какое
отношение она имеет к Фурыкиной. Может, это ее внучка? Кто же разрешил
несовершеннолетней работать на фабрике? Даже во время летних каникул нельзя
принимать на службу тех, кому не исполнилось четырнадцать.
