– Знаю, но уверена, что ваше решение изменится, господин. Это ребенок имперского принца.
– Шутишь…
– Шучу? Мне было не до шуток. Это не шутка, трижды в день выдерживать такое. Если б я знала, если бы могла сбежать… Толстый, неуклюжий, грубый насильник с преждевременным семяизвержением…
– Ну-ну, ладно, ладно…
Умако вытер лоб и взялся за рукоятку меча.
– А скажи мне, милое дитя, – нежно промурлыкал он, – кто еще знает о твоем… приключении?
– Хм, спросите лучше, кто не знает. Императрица знает. Она мне обещала помощь и поддержку. И вашу голову, если с ребенком что-нибудь приключится. Так что не коситесь на свой меч, ваша жизнь зависит от моей.
«Дрянь! – безмолвно выругался Умако. – Грязная тварь! До чего дошли, прислуга шантажирует великого министра. Что ж, никуда не денешься. Наглая тварь ежедневно получала лучшие объедки с императорского стола, ее осматривали лекари и целители, она даже встречалась с императрицей».
«Мой ребенок – принц, имперский принц, – думала служанка-рабыня. – Конец работе, конец насилию, начинается сладкая жизнь».
Вспоминала она и родителей. Представляла, как они ахнут, увидев ее в пышных придворных нарядах. Она гуляла по дворцу с радостной улыбкой на губах, однако не довелось ей отведать этой представляемой в мечтах жизни. Одновременно с хрупким, но полностью выношенным ребенком из нее вышли четыре литра крови: и она тихо угасла сразу после родов.
Так как мать была всего лишь рабыней-служанкой, ее труп выкинули в общий могильный ров. Умако отправил бы туда же и ребенка, но императрица уже простерла над ним покров своей протекции.
– Усю-сю, какая прелесть, – щебетала она над новорожденной девочкой. – Ей предстоит совершить великие дела, сразу чувствуется.
– Н-ну. Очередной ублюдок от очередной шавки подзаборной, – скрипел как немазаное колесо себе под нос великий министр. – Жди добра, как же…
Умако не ошибся. Незаконнорожденная принцесса Кагуя, еще более испорченная и извращенная, чем ее отец, через два десятка лет послужила причиной гибели клана Сога.
– Ты мне не поверишь, но я в двенадцать лет еще не знал, куда деваются дары с могилы отца.
– Да уж… А ты ведь далеко не идиот. В двенадцать лет?
– Да, в двенадцать.
– Но ты знал многое другое. А в храмах… Кто ж не знает, что эти храмовые жулики набивают карманы за счет верующих!
– Ну, ты уж слишком…
– Эти жрецы да монахи, попы да бонзы – все воры, все до единого, по всем странам и континентам. Мало того что воруют вещи, так еще и обманывают, рассказывают басни, плодят предрассудки…
– Но надо же различать синто и…
– Синтоисты, буддисты – никакой разницы, всех бы их в один мешок да в море. Одни грабят народ при рождении, вторые – после смерти.
– Моя семья испокон веков буддисты. Благодаря моему дому в Японии…
– Ну вот, снова завел ту же песню. «Моя семья, мой дом»…
– Наследие! Как ты не понимаешь?
– Вот чего я действительно не могу понять… Как ты совмещаешь свои идиотские религиозные убеждения и серьезные научные интересы. Ты лучший студент физического факультета, а…
– Знаешь, больше не физического. Я сменил специальность. Долблю логику. Это необходимо для моего дела.
– Шутишь? Похоже, что в больнице тебе что-то в голове повредили. С чего это тебя потянуло на логистику?
– На логику, дурочка, на логику. Изучаю пропозиции, импликации р и q, «пэ» и «ку».
– «Пэ» и «ку»… «Pet» и «cub?
[1]
Ну, ты даешь! Не хуже твоих квантов, козявок, которые то ли есть, то ли их нету и которых никто не видел.
– Я тебе сто раз говорил, что кванты никакие не козявки. И чему вас только учат на вашем факультете?
– Иван Тургенев, Александр Дюма, Вальтер Скотт. Но ты ж у нас выше этого, ты презираешь литературу!
– Ну, чаще всего это всякая подрывная, размягчающая дрянь.
– Понимал бы ты… Сплошь увлекательные, захватывающие истории…
– Вот-вот, истории. Пыль в глаза, лапша на угли. Грезы, галлюцинации!
– Эти галлюцинации воспитывают чувство!
– Для слезливых девиц…
– Я уже давным-давно не девица. Можно поинтересоваться, чья в этом заслуга?! По правде, меня больше всего интересует не литература. Меня интересует только одно: когда мы поженимся?
________
Никто в школе не понял, почему повздорили молодой Ивасаки и молодой Сога. Тихий, сдержанный, спокойный, чуть ли не скучный Хитоси не из тех, с кем легко поссориться. Лишь изредка, когда он, представляясь, называл свое имя, в его осанке и голосе проскальзывала искра гордости, даже гордыни. В остальное время он чаще всего молчал; когда все заразительно ржали, слегка улыбался; когда все бурно переживали, слегка хмурил брови.
Сначала вообще никто ничего не понимал. Ни драк, ни споров, оба вели себя ровно, вынимали из портфелей тетради и ручки, что положено – записывали, когда спросят – отвечали. Сначала никто даже не заметил, что они больше не здороваются.
Но Хитоси перестал подходить к группам ребят на перемене, и на это обратили внимание. Если кто-то хотел обратиться к нему с вопросом, тут же встревал Ивасаки. Нет, только не Сога. Попробуй не заметить!
Подумывали, что это простая свара. Да ладно, эка невидаль – поссорились… Так же и помирятся. Но проходили недели, а положение не менялось.
– Ивасаки, в чем дело? Расскажи нам, в конце концов, с чего вы вдруг? То водой не разлить, везде вместе, а теперь чуть зубами не скрипишь…
Но никто так и не получил никаких разъяснений. Начали гадать. Кто-то высказал предположение: ревность. Кто-то узнал, что их матери встречались. Знал об этом и сам Ивасаки. Мать отослала его наверх, но он набрался храбрости и притаился за плохо прикрытой дверью.
– Вы сами виноваты, нельзя оставлять наедине без присмотра мальчика и девочку, – начала наступление мамаша Сога. – Природа берет свое.
– Но они же еще совсем сосунки! – отбивалась мамаша Ивасаки. – Одиннадцать и тринадцать, подумать только! Откуда я могла знать, что ваш мелкий негодяй сластолюбив, как похотливый старикашка!
– Судя по тому, что мне рассказал Хитоси, ваша дочь слишком рано созрела. Она была инициатором, она начала его ощупывать кг…
– Хватит! Прекратите немедленно! – взвилась мамаша Ивасаки. – Я не хочу этого больше слышать!
Тяжело дыша, женщины уставились друг на друга горящими от гнева глазами. Ситуация действительно сложилась щекотливая. Будь детишки постарше, их можно было бы, скрипнув зубами, сочетать браком – и дело с концом. Но одиннадцать и тринадцать лет! Мамаша Сога, несколько успокоившись, спросила недоверчиво:
