— Но, мой друг, когда вы открыли свою «Клятву Горациев», люди толпами приходили в вашу студию на Пьяцца дель Пополо, чтобы возложить цветы перед картиной. Это был первый шедевр новой Республики, а вы стали ее избранным художником.
— Я знаю об этом, а вот моя жена — нет, — отметил Давид. — Она забрала с собой в Брюссель детей и хотела взять моих воспитанниц. Однако одним из условий моего с аббатисой договора было то, что девочки будут жить в Париже, за это я получаю содержание. Кроме того, я принадлежу этому городу!
— Их аббатиса? Ваши воспитанницы монахини? — Морис чуть не лопнул от смеха. — Какая приятная неожиданность! Отдать двух молодых девушек, Христовых невест, под опеку сорокалетнего мужчины, к тому же не являющегося им кровным родственником. О чем думала эта аббатиса?
— Девочки не монахини, они не принесли обета. В отличие от вас, — добавил Давид назидательно. — Кажется, именно эта суровая старая аббатиса предупредила их о том, что вы — воплощение дьявола.
— Учитывая мой образ жизни, в этом нет ничего удивительного, — признал Морис. — Тем не менее я удивлен, услышав, что об этом говорила аббатиса из провинции. Я ведь старался быть осмотрительным.
— Если наводнять Францию своими незаконнорожденными щенками, будучи возведенным в сан служителем Бога, значит проявлять осмотрительность, тогда я не знаю, что такое неосмотрительность.
— Я никогда не хотел становиться священником, — резко ответил Морис. — Но приходится обходиться тем, что досталось тебе по наследству. Когда я навсегда сниму с себя это облачение, я впервые почувствую себя по-настоящему чистым.
В это время Валентина и Мирей вошли в маленькую столовую. Они были одеты в одинаковые серые платья прямого покроя, которые дала им аббатиса. Искру цвета добавляли лишь их сияющие локоны. Мужчины поднялись, чтобы приветствовать девушек, и Давид пододвинул им стулья.
— Мы прождали почти четверть часа, — упрекнул он племянниц. — Я надеюсь, теперь вы готовы вести себя достойно. И постарайтесь быть вежливыми с монсеньором. Что бы вам ни рассказывали о нем, уверен, это лишь бледная тень истины. Тем не менее он является нашим гостем.
— Вам говорили, что я вампир? — вежливо спросил Талей-ран. — И что я пью кровь маленьких детей?
— О да, монсеньор! — ответила Валентина. — И что у вас раздвоенное копыто вместо ноги. Вы хромаете, так что это может быть правдой.
— Валентина! — воскликнула Мирей. — Это ужасно грубо! Давид молча схватился за голову.
— Прекрасно! — сказал Талейран. — Я все объясню.
Он встал, налил немного вина в бокалы, стоявшие перед Валентиной и Мирей, и продолжил:
— Когда я был ребенком, семья оставляла меня с кормилицей, невежественной деревенской женщиной. Однажды она посадила меня на кухонный шкаф, я упал оттуда и сломал ногу. Нянька, испугавшись, что ее накажут, ничего не рассказала о случившемся, и нога срослась неправильно. Поскольку моя мать никогда не интересовалась мной в достаточной степени, нога оставалась кривой до тех пор, тюка не стало поздно что-либо менять. Вот и вся история. Ничего мистического, не правда ли?
— Это причиняет вам боль? — спросила Мирей.
— Нога? Нет, — сухо улыбнулся Талейран. — Только то, что явилось следствием перелома. Из-за него я потерял право первородства. Моя мать вскоре родила еще двоих сыновей, передав мои права сначала брату Арчимбоду, а после него Босону. Она не могла позволить унаследовать древний титул Талейранов-Перигоров искалеченному наследнику, не так ли? В последний раз я видел мать, когда она явилась в Отен протестовать против того, что я стал епископом. Хотя она сама заставила меня стать священником, она надеялась, я сгину во мраке неизвестности. Мать настаивала, что я недостаточно набожен, чтобы стать священником. В этом, конечно, она была права.
— Как ужасно! — вскричала Валентина. — Я бы за такое назвала ее старой ведьмой!
Давид поднял голову, возвел глаза к небу и позвонил, чтобы несли завтрак.
— Правда? — нежно спросил Морис. — В таком случае жаль, что вас там не было. Я и сам, признаюсь, давно хотел это сделать.
Когда слуга вышел, Валентина сказала:
— Теперь, когда вы рассказали вашу историю, монсеньор, вы больше не кажетесь таким испорченным, как нам говорили. Признаться, я нахожу вас весьма привлекательным.
Мирей смотрела на Валентину и вздыхала, Давид широко улыбался.
— Возможно, мы с Мирей должны вас поблагодарить, монсеньор, поскольку на вас лежит ответственность за закрытие монастыря, — продолжила Валентина. — Если бы не вы, мы до сих пор жили бы в Монглане, предаваясь мечтам о Париже.
Морис отложил в сторону нож с вилкой и взглянул на девушек.
— Аббатство Монглан в Баскских Пиренеях? Вы приехали из этого аббатства? Но почему вы не остались там? Почему покинули его?
Выражение его лица и настойчивые расспросы заставили Валентину осознать, какую печальную ошибку она совершила. Талейран, несмотря на свою внешность и чарующие манеры, оставался епископом Отенским, тем самым человеком, о котором предупреждала аббатиса. Если ему станет известно, что кузины не только знают о шахматах Монглана, но и помогли вынести их из аббатства, он не успокоится, пока не выведает больше.
И теперь, когда Талейран узнал, что девушки приехали из аббатства Монглан, над ними нависла страшная угроза. Хотя еще в день приезда в Париж они тайком закопали свои фигуры в саду Давида, под деревьями за студией, им все равно было чего бояться. Валентина не забыла о той роли связующего звена, которую ей предназначила аббатиса: если кому-то из других монахинь придется скрываться, беглянки оставят свои фигуры Валентине. Так далеко дело еще не зашло, но во Франции было настолько неспокойно, что визита сестер можно было ждать в любую минуту. Валентина и Мирей не могли позволить, чтобы за ними следил Шарль Морис Талейран.
— Я повторяю, — строго сказал Морис девушкам, сидевшим в оцепенении, — почему вы покинули Монглан?
— Потому что аббатство закрылось, — неохотно ответила Мирей.
— Закрылось? Почему оно закрылось?
— Декрет о конфискации, монсеньор. Аббатиса боялась за нашу безопасность.
— В своих письмах ко мне, — перебил Давид, — аббатиса поясняла, что она получила предписание из Папской области, в котором говорилось, что аббатство должно быть закрыто.
— И вы в это поверили? — спросил Талейран. — Вы республиканец или нет? Вы знаете, что Папа осуждает революцию. Когда мы приняли декрет о конфискации, он требовал отлучить от церкви всех католиков, кто входил в Национальное собрание. Эта аббатиса — изменница по отношению к Франции, раз она подчиняется подобным приказам Папы Римского, который вместе с Габсбургами и испанскими Бурбонами готовит вторжение во Францию.
— Я должен отметить, что являюсь таким же добрым республиканцем, как и вы, — с жаром ответил Давид. — Моя семья незнатного происхождения, я человек из народа. Я буду держаться нового правительства или пропаду вместе с ним, но закрытие аббатства Монглан не имеет никакого отношения к политике.
