Все осложнялось еще и тем, что, даже если было понятно, которая пешка или конь сделали ход на определенную клетку, мы не знали, где какая фигура должна стоять в начале Игры.
Но я не сомневалась, что можно найти ключ и к этому, и мы продвигались вперед, основываясь на той неполной информации, которая у нас имелась. Белые всегда начинают первыми, и обычно — с пешки. Хотя Лили и жаловалась, что это неверно с исторической точки зрения, из нашей схемы было видно, что первый ход делает все же пешка: это единственная фигура, которая может пойти по вертикали в начале игры.
Чередовались ли ходы черными и белыми фигурами, или мы должны были принять, что их может делать одна фигура, беспорядочно перемещаясь по доске, как в проходе коня? Мы остановились на первой гипотезе, так как она уменьшала число возможных вариантов. Мы также договорились, что раз это Формула, а вовсе не игра, то каждая фигура может делать только один ход и каждая клетка может быть занята только один раз. По словам Соларина, то, что у нас получалось, было бессмысленно с точки зрения игры, зато отлично подходило к схеме «Долгого хода» и изображению на покрове. Вот только почему-то наша схема получалась перевернутой, как в зеркальном отражении.
К рассвету у нас получилось нечто отдаленно напоминающее лабрис в представлении Лили. А если оставить фигуры, которые не сделали хода, на доске, они образуют другую геометрическую фигуру — восьмерку, расположенную вертикально. Мы поняли, что находимся на верном пути:
Оглядев то, что получилось, покрасневшими после бессонной ночи глазами, мы разом забыли о всех своих соревновательных порывах. Лили повалилась на спину и расхохоталась, Кариока принялся скакать у нее на животе. Соларин бросился ко мне как безумный, схватил меня и закружил. Разгорающийся восход окрашивал море в кроваво-красные тона, а небо делал жемчужно-розовым.
— Все, что нам теперь надо, — это заполучить доску и оставшиеся фигуры, — сказала я с усмешкой. — И приз будет наш.
— Нам известно, что еще девять фигур в Нью-Йорке, — напомнил Соларин и улыбнулся мне так, что было ясно: у него на уме не только шахматы. — Думаю, нам надо пойти и посмотреть, не правда ли?
— Есть, капитан, — сказала Лили. — Свистать всех наверх, поднять паруса и все такое прочее. Лично я за то, чтобы топать отсюда.
— По воде? — рассмеялся Соларин.
— Может, великая богиня Кар улыбнется нам, оценив наше усердие,—сказала я.
— Пойду ставить паруса, — заявила Лили. Сказано — сделано.
Тайна
Ньютон не был первым гением Эпохи Разума. Он был последним из магов, последним из вавилонян и шумеров… потому что он смотрел на Вселенную как на головоломку, тайну, разгадать которую можно лишь силой чистого разума, применив ее к мистическим ключам, оставленным Господом на земле для того, чтобы эзотерическим обществам было с чего начать поиск философского сокровища…
Ньютон рассматривал Вселенную как криптограмму, созданную Всевышним, — точно так же как он сам зашифровал математическое открытие в криптограмме в письме к Лейбницу. Он верил, что головоломка будет разгадана посвященными одной лишь чистой мыслью, концентрацией ума.
Джон Мейнард Кейнс
В результате мы вынуждены вернуться к старой доктрине Пифагора, который положил начало всей математике и теоретической физике. Он… особое внимание уделял числам, которые характеризуют периодичность нот в музыке… Теперь же, в двадцатом столетии, мы видим, что физики стремятся постичь периодичность атомов.
Алфред Норт Уайтхед
Число же, как мы видим, ведет к истине.
Платон
Санкт-Петербург, Россия, октябрь 1798 года
Павел I, царь всея Руси, подошел к своим покоям, похлопывая арапником по темно-зеленым брюкам военной формы. Он гордился этой униформой, сделанной из грубой материи и скопированной с той, которую носили в войсках прусского короля Фридриха Великого. Павел стряхнул невидимую соринку с полы жилета и встретился взглядом со своим сыном Александром, который, увидев отца, встал ему навстречу.
Какое разочарование он, должно быть, испытывает, думал Павел. Бледный, романтичный, Александр был достаточно хорош собой, чтобы считаться красавцем. В его серо-голубых глазах сквозило нечто одновременно таинственное и бессмысленное. Глаза Александр унаследовал от своей бабки. Однако он не унаследовал ее ума. В нем не было ничего, что люди хотят видеть в предводителе.
Но, если подумать, это и к лучшему, размышлял Павел. Юнцу уже двадцать один год, а он и не пытается захватить трон, который завещала ему Екатерина. Он даже объявил, что отказался бы от престола, буде ему доверили бы такую великую ответственность. Сказал, что предпочел бы жить где-нибудь на Дунае и заниматься писательством, что ему претит соблазнительная, но опасная жизнь при дворе в Петербурге, где его отец велел ему оставаться.
Сейчас, когда Александр стоял, любуясь осенним садом за окном, всякий, заглянув в его пустые глаза, сказал бы, что у него на уме нет ничего, кроме грез наяву. Но на самом деле его разум занимали вовсе не пустые фантазии. Под шелковистыми локонами скрывался ум, о котором Павел даже не догадывался. Александр обдумывал, как вывести отца на нужный разговор, чтобы не вызвать у него подозрения, поскольку уже два года, со дня смерти Екатерины, говорить об этом при дворе не смели. Никто не вспоминал об аббатисе Монглана.
У Александра была важная причина попытаться узнать, что произошло со старой женщиной, которая исчезла сразу же после того, как умерла его бабка. Однако прежде чем он успел придумать, как начать, Павел уже подошел к нему и остановился, все так же похлопывая плеткой, словно дурацкий игрушечный солдатик. Александр заставил себя сосредоточиться на разговоре.
— Я знаю, ты не хочешь даже слышать о государственных делах, — с отвращением сказал Павел. — Однако изволь проявлять хоть какой-то интерес. Кроме всего прочего, эта империя когда-нибудь станет твоей. Все, что я делаю сегодня, тебе предстоит делать завтра. Я позвал тебя, чтобы кое-чем поделиться наедине, тем, что может изменить будущее России. —Он сделал эффектную паузу. — Я решил подписать договор с Англией.
— Но, отец, вы же ненавидите британцев! — удивился Александр.
— Да, я их презираю, — ответил Павел. — Однако у меня нет выбора. Франция не успокоилась, разбив Австрийскую империю, она расширяет свои границы за счет каждого соседнего с ней государства и уничтожает в завоеванных странах половину населения, чтобы остальные смирились. А теперь она отправила своего кровожадного генерала Бонапарта на Мальту и в Египет!
Он ударил плеткой по столу, его лицо потемнело. Александр промолчал.
— Я — избранный магистр Мальтийского ордена! — воскликнул Павел, касаясь золотого ордена, висевшего на темной ленте у него на груди. — Я ношу восьмиконечную звезду — Мальтийский крест! Этот остров принадлежит мне! Веками мы стремились заполучить незамерзающий порт, и теперь Мальта почти у нас в руках. Пока туда не явится этот французский убийца с сорока тысячами наемников.
