Лили двигалась по лабиринту, как вырвавшаяся на волю пантера, передвигая и перекладывая вещи в поисках своей собаки. Она сбросила накидку из собольих хвостов на пол, и я остолбенела, увидев, что под ней на Лили практически ничего не надето. Она была сложена, как итальянская керамическая статуэтка пятнадцатого века: с тонкими щиколотками, развитыми голенями, которые расширялись кверху и переходили в трепещущий избыток желеобразной плоти. Лили втиснула свою массу в приталенное платье из пурпурного шелка, заканчивавшееся там, где начинались бедра. Когда она двигалась, то напоминала свежее заливное, дрожащее и полупрозрачное.
Лили перевернула подушку и подхватила пушистый клубок, который путешествовал с ней везде. Она прижала его к себе и принялась кудахтать над ним слащавым до омерзения голосом.
— Ах, мой дорогой Кариока, — приговаривала она, — он спрятался от своей мамочки. Противный маленький песик…
Меня затошнило.
— Бокал вина? — предложила я, пока Лили ставила Кариоку на пол.
Он бегал вокруг, тявкая от возбуждения. Я отправилась в кладовку и достала из холодильника бутылку вина.
— Полагаю, у тебя отвратительное шардонне от Ллуэллина, — прокомментировала Лили. — Он многие годы пытается раздать его.
Она взяла предложенный бокал и отхлебнула из него. Бродя между деревьями, она остановилась перед картиной, над которой я работала до ее появления.
— Скажи, ты знаешь этого парня? — вдруг спросила Лили, показывая на рисунок: там был мужчина на велосипеде, одетый во все белое. — Ты выбрала этого парня в качестве модели, после того как встретила его внизу?
— Какого парня внизу? — спросила я, сидя на табурете рядом с роялем и глядя на Лили.
Ее губы и ногти были выкрашены в ярко-красный цвет, и в сочетании с бледной кожей это делало ее чем-то похожей на дьяволицу, соблазнившую Старого Морехода
[8]
на жизнь после смерти. Затем мне подумалось, что это вполне уместно. Муза шахмат была не менее вульгарна, чем музы поэзии. Они всегда предпочитали убивать тех, кого вдохновляли.
— Мужчина на велосипеде, — твердила Лили. — Он был одет точно так же, весь в белом, капюшон надвинут на глаза. Хотя я видела его только со спины. Мы чуть не наехали на него, ему даже пришлось вырулить на тротуар.
— Правда? — спросила я с удивлением. — Но я выдумала его.
— Это было жутковато, — сказала Лили, — словно бы… словно бы он ехал на этом велосипеде на встречу со смертью. И было что-то зловещее в том, как он шнырял вокруг твоего дома…
— Что ты сказала?
В моей голове зазвенел сигнал тревоги. «И вот, конь бледный, и на нем всадник, имя которому смерть»
[9]
. Где я это слышала?
Кариока перестал лаять и начал издавать подозрительно тихие хрюкающие звуки. Выдернув одну из моих орхидей, он принялся за сосну. Я подошла, схватила его и засунула в гардероб, закрыв за ним дверь.
— Как ты смеешь запирать мою собаку в гардеробе? — воскликнула Лили.
— В этом доме собак разрешается держать только в клетке. Теперь скажи, что за новости ты принесла? Я не видела тебя несколько месяцев.
«И была бы рада не видеть еще дольше», — добавила я про себя.
— Гарри собирается устроить для тебя прощальный ужин, — сказала она, сидя на скамейке у рояля и разливая остатки вина. — Он сказал, ты можешь назначить дату. Гарри все приготовит сам.
Маленькие коготки Кариоки царапали изнутри дверь гардеробной, но я не обращала на это внимания.
— Я с удовольствием приду, — сказала я. — Почему бы нам не устроить ужин в ближайшую среду? К следующим выходным я, возможно, уже уеду.
— Прекрасно! — сказала Лили.
Теперь из гардеробной раздавались глухие удары: видно, Кариока кидался на дверь всем своим мускулистым тельцем. Лили встала.
— Могу я забрать собаку из гардеробной?
— Ты уходишь? — с надеждой спросила я. Выхватив кисти из банки с льняным маслом, я отправилась
сполоснуть их в раковине, словно Лили уже уходила. Та минуту помолчала, затем сказала:
— Я вот думаю, какие у тебя на сегодня планы?
— Я собиралась поработать, — ответила я из кладовки, наливая в горячую воду жидкое мыло и наблюдая, как образуется мыльная пена.
— Ты когда-нибудь видела, как играет Соларин? — спросила Лили, робко оглядывая меня огромными серыми глазами.
Я положила кисти в воду и уставилась на нее. Это прозвучало подозрительно похоже на приглашение. Лили давно взяла за правило не посещать шахматные матчи, если не участвовала в них сама.
— Кто такой Соларин? — спросила я.
Лили взглянула на меня с таким изумлением, как будто я спросила, кто такая королева Англии.
— Я забыла, что ты не читаешь газет, — проговорила она. — Он же у всех на устах. Это политическое событие последних десяти лет! Считается, что он лучший шахматист со времен Капабланки, прирожденный гений игры. Он только что приехал из Советской России, впервые за три года…
— Я думала, лучшим в мире считается Бобби Фишер, — сказала я, отмывая кисти в горячей воде. — Что за шумиха была в Рейкьявике прошлым летом?
— Отлично, ты все-таки слышала об Исландии, — сказала Лили и попыталась протиснуться в кладовую. — Факт в том, что с тех пор Фишер не играл. Ходят слухи, что он не будет защищать свой титул и не будет больше играть на публике. Русские потирают руки от предвкушения. Шахматы — их национальный вид спорта, и они грызут друг друга, стараясь забраться на вершину. Если Фишер сойдет с дистанции, то останутся только претенденты из России.
— Таким образом, прибывший русский — основной претендент на титул, — сказала я. — Ты думаешь, этот парень…
— Соларин.
— Ты думаешь, чемпионом станет Соларин?
— Может, да, а может, и нет, — сказала Лили и снова вернулась к своей любимой теме. — Самое удивительное в том, что многие верят, что он лучший, но притом за ним не стоит Политбюро, а это неслыханно для игрока из России. Последние несколько лет ему фактически не давали играть.
— Почему не давали? — Я положила кисти на сушилку и вытерла руки полотенцем. — Если они так мечтают победить, что это становится вопросом жизни и смерти…
— Очевидно, у него нет советской закалки, — сказала Лили, достала из холодильника бутылку с вином и налила себе еще. — На турнире в Испании три года назад был какой-то скандал. Глухой ночью Соларина быстро отправили обратно в матушку Россию. Сначала говорили, что он заболел, потом — что у него нервный срыв. Такие вот истории, а затем наступила тишина. С тех пор о нем ничего не было слышно. До этой недели.
