Я сунула Грише блистер с лекарством,
наклонилась, но ничего не разглядела. Пришлось встать на колени, а потом лечь
на живот. Наконец я вытащила полотняный мешочек, набитый веревками.
– Это заготовки для макраме Оли, жены Исидора!
– осенило меня. – Рукоделие никто не уносил, просто засунули под диван.
– Я отыскал полезную вещь? – слабым голосом
поинтересовался Селезнев. – Можно посмотреть?
Не дождавшись ответа, он выдернул у меня
пакет, запустил руку внутрь и разочарованно сказал:
– Бечевки! Зачем они здесь?
– Вы завтракали? – спросила я, сменив тему.
– Нет, – растерянно ответил Селезнев. – И не
ужинал. Насчет обеда не помню, вчерашний день вообще из головы выпал, целиком.
– Вы ослабели от голода, – покачала я головой,
– нужно плотно поесть, например геркулесовой каши.
– Она невкусная, – по-детски закапризничал
Селезнев.
– А как насчет яичницы?
– С удовольствием. Моя жена Клара сначала
обжаривает на сковородке в растительном масле несколько кусочков черного хлеба,
потом добавляет к ним пару крупно порезанных луковиц, несколько нашинкованных
помидоров и засыпает готовое блюдо зеленью. Сумеете такое приготовить?
– Легко! – пообещала я и потащила Григория на
кухню. – Сейчас сварганю завтрак за пять минут.
Но когда я приступила к готовке, мой энтузиазм
немного поубавился. Стало понятно, что в доме Ринга допотопными были не только
плита, утюг и стиральные средства – о тефлоновой посуде тут тоже не слышали. Я
вытащила из духовки здоровенную чугунную сковородку, водрузила ее на конфорку и
стала искать подсолнечное масло. Бутылка обнаружилась в шкафчике. Памятуя о
том, что вчера подала к чаю бефстроганов вместо варенья, я вытащила из горлышка
пробку и предварительно понюхала содержимое. Нос не почувствовал никакого
запаха. Это мне показалось естественным – двухлитровую бутыль украшала этикетка
«Московское экстра. Рафинированное. Дезодорированное».
Я осторожно наклонила емкость, из горлышка на
сковороду полилась струйка. Масло оказалось жидковатым. Я люблю то, которым
торгуют на рынке, – настоящее деревенское, с ароматом жареных семечек. Но,
хозяйничая на чужой кухне, не следует капризничать.
Пока масло нагревалось, я порезала хлеб и
бросила его на сковороду. Раздался треск, и масло стало бурно пениться. Это
меня слегка удивило, но потом из глубин памяти всплыло воспоминание.
...Вот моя мама, стоя у плиты, с удрученным
видом говорит соседке тете Марфе, которая мирно пьет чай на нашей кухне:
– Прямо беда! На сливочном масле котлеты
горят, а подсолнечное пузырится.
У тети Марфы были советы на все случаи жизни.
– Посоли постное масло, оно и успокоится, –
сказала она.
– Ой, и правда перестало пениться, –
обрадовалась через пару мгновений мамуля. – Хороший способ, не слышала о нем
раньше...
Я схватила солонку и начала энергично трясти
ее над шипящим, словно злой кот, черным хлебом, но пены стало еще больше. То ли
во времена моего детства масло было другого качества, то ли соль добывали в
других шахтах, но маленькая хитрость, которую использовали мама и тетя Марфа,
мне совершенно не помогла.
– Теперь помидорчики, – посоветовал Григорий,
с интересом наблюдавший за процессом приготовления завтрака.
Я живо нарубила томаты и отправила их к
хлебушку, шипение перешло в активное фырканье.
– Трех минут хватит, – тоном знатока заметил
Селезнев. – Эй, что вы делаете?
– Выливаю сюда яйца, – ответила я.
– Предварительно надо помидорно-ржаные кусочки
выложить в тарелку, – начал руководить мной Селезнев. – Моя любимая жена Клара
обычно освобождала сковородку, доливала еще чуток маслица, и лишь тогда
наступает черед яиц.
– Нет проблем, – пожала я плечами и сделала
как он велел.
– Пахнет замечательно, – одобрил Григорий, –
почти как у моей любимой Клары.
– Рада слышать, – улыбнулась я и быстро вылила
три яйца в пузырящееся масло.
– У меня проснулся аппетит, – объявил
Григорий.
– Прекрасно, – обрадовалась я.
– Вы замечательно готовите, – отпустил
комплимент Селезнев.
– Под вашим руководством, – не осталась я в
долгу.
– Фырчит!
– Наверное, уже готово, сейчас сниму, –
сказала я и схватилась за лопатку.
Селезнев облизнулся, я подула на пузыри и
тронула один кружок яичницы. Масло зашумело, как закипевший чайник, часть пены
вылетела на плиту, я невольно зажмурилась, поддела второе яйцо, услышала
громкий треск и вскрик Григория:
– О господи!
Сообразив, что случилось нечто непредвиденное,
я предусмотрительно шарахнулась в сторону и только тогда открыла глаза. Ничего
страшного не произошло. Из сковородки по-прежнему вылезала пена, но это было не
ново. А Селезнев сидел, задрав голову.
– Ну и ну! – протянул он. – Интересный поворот
сюжета. У моей любимой Клары такого никогда не случалось.
Я тоже посмотрела на потолок и подпрыгнула:
– Ни фига себе!
Селезнев, неодобрительно глянув на меня,
кивнул.
– Согласен, странное зрелище.
По его тону стало понятно: Григорий
категорически не одобряет женщин, употребляющих сленговые выражения. Но мне
было недосуг думать о чистоте речи. Потому что на потолке, прямехонько над
плитой, красовалась бело-желтая заплатка.
– Что это? – поразилась я.
– Кусок яичницы, – дрожащим голосом ответил
Григорий.
Я еще больше изумилась.
– Как она там очутилась?
– Ты ткнула в сковородку лопаткой, и из нее
вдруг вылетела часть завтрака и впечаталась в потолок, – объяснил Селезнев,
неожиданно отбросив церемонии и перейдя на «ты».
– Не может быть, – засомневалась я. – Чтобы
глазунья вот так летала...
– Не трогай ничего! – попросил Григорий.
Но я уже поддела оставшуюся на чугунине
яичницу. Правда, теперь взяла для этой цели не лопатку, а простую столовую
ложку.
