– Никогда бы не подумала, что кексы так хорошо идут после гамбо. – Сидни сделала паузу, чтобы облизать глазурь с пальцев, и я на мгновение утратил способность соображать.
– Это было частью генерального плана Кэсси, – ответил я наконец. – Она сказала, что это всегда лучше выглядит, если используешь мяту.
– Вау. Она действительно кулинарный гений. – Она закончила с глазурью, а затем деликатно вытерла руки салфеткой. – Кстати об оформлении... могу ли я предположить, что ты получил детали для Мустанга?
– Ох, ладно, – я почти забыл об этом. – Только не психуй, но...
– Ох, нет. Что ты сделал?
Я поднял руки:
– Расслабься. Я ничего не делал.
Я кратко рассказал ей о том, что произошло сегодня днем, а затем увидел, как ранее озорной взгляд сменился задумчивостью:
– Бедная машина. Я позвоню утром в магазин и узнаю, что случилось. Мы могли бы отдать ее в специальное место.
– Хах. Я даже не знаю, могу ли я позволить себе это место.
Она положила мою руку поверх моей:
– Я займу тебе денег.
У меня было ощущение, что оно придет, и я не знал, как с этим бороться:
– Придет ли ко мне спасение?
– Конечно. Это то, что мы делаем, – она подошла поближе ко мне. Прыгун попытался двинуться, и я оттолкнул его в сторону. – Я спасу тебя. Ты спасешь меня. Мы просто будем делать это по очереди всякий раз, когда кто-то из нас будет нуждаться в помощи. И если это заставит тебя почувствовать себя лучше, спасение Ивашкинатора не относится к твоему спасению.
Я рассмеялся и обнял ее за талию:
– Это все меняет. За исключением того, что теперь у меня нет машины, я не могу исполнить свое обещание насчет дня рождения.
Сидни думала об этом в течение некоторого времени.
– Ладно. У меня есть машина.
Через час я поклялся, что никогда не буду высмеивать эту Мазду снова.
Это, казалось, была одна из самых интенсивных наших встреч и, безусловно, одна из наиболее оригинальных, учитывая, насколько было ограничено пространство на заднем сиденье. Затем мы лежали вместе, свернувшись калачиком под одеялом, мне захотелось запечатлеть каждую деталь в моем сознании. Ту волнующую легкость, которая поселилась в моей душе, блаженное чувство усталости.
Сидни смело села и попала в лунный свет крыши:
– Так что на счет дня рождения? – спросила она торжественно. Часть серебряной луны осветила нас через несколько мгновений.
Прежде чем снять одежду, она сделала круг вокруг квартала, чтобы удостовериться, что за нами никто не следит. Даже несмотря на то, что у нее не было причин подозревать алхимиков в слежке, она все равно предпочитала осторожничать. Довольная, она все–таки припарковалась в очень удобном месте на моей улице, с одной стороны были деревья, а с другой – пустующий дом в квартале от моего дома. Кто-то, конечно, мог бы пройти здесь и заметить нас, но в такой темноте шансы на это были довольно малы.
Она прижалась ко мне под одеялом и повернулась так, чтобы голова оказалась на моей груди.
– Я слышу твое сердце, – сказала она.
– Ты каждый раз проверяешь, чтобы убедиться, что я не нежить?
Ее ответом стал мягкий смех, с последовавшим далее долгим, чувственным поцелуем в шею.
Мои руки держали ее, и я попытался запомнить каждую деталь этого момента. Наши тела настолько совершенно соприкасались друг с другом. Было невозможно поверить в то, что вне света луны, освещающей автомобиль, был мир, от которого приходилось скрываться, мир, который хотел уничтожить нас. Мысль о том, что окружает нас, сделала все то, что было между нами, более хрупким.
– «Что было цельным, рушится на части...» – пробормотал я.
– Ты цитируешь Йейтса? – спросила она недоверчиво, немного приподняв голову. – Эта поэма о теориях апокалипсиса и Первой мировой войне.
– Я знаю.
– У тебя весьма странные поэтические предпочтения после секса.
Я улыбнулся и пробежал пальцами по её волосам. Они были и не золотистыми и не серебряными, просто волшебный цвет между ними. Даже в муках любви и радости, я мог почувствовать небольшую капризность Адриана Ивашкова, окутывающую меня.
– Да... я просто иногда чувствую, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я не мог создать ничего такого идеального в моих духовных снах, – я притянул её ближе и прижался своей щекой к ее. – И я – достаточно пессимист, чтобы знать, что мы в конечном счете просыпаемся.
– Этого не произойдет, – сказала она. – Потому что это не сон. Это реальность. И мы можем справиться со всем, что грядет. Ты случайно не встретился с Уильямом Моррисом в своих поэмах?
– Это не тот парень, который делает сигареты? – и вот она теперь обвиняет в не романтических поэмах.
– Нет. Уильям Моррис был английским писателем, – она повернулась и порылась в куче одежды на полу. Секунду спустя, она подняла телефон и открыла поиск.
– Сейчас найдем. «Но их руки не дрожали. Ноги не колебались», – она бросила телефон обратно в кучу и снова прижалась ко мне, кладя свои руки напротив моего сердца, – поэма называется «Достаточно любви». До тех пор, пока мы вместе, мы будем, как они. Не дрожать. Не колебаться. Нас не остановить.
Я поймал ее руки и поцеловал их:
– Как ты стала мечтательным романтиком в то время, как я стал борцом?
– Думаю, мы повлияли друг на друга. Не делай из этого шутки, – предупредила она.
– Не покидай меня с такими хорошими установками тогда.
Я улыбнулся ей, но облако задумчивости все еще висело надо мной, даже когда я лежал полный счастья. Я никогда не думал, что смогу любить другого человека так сильно. Я также никогда не думал, что я мог бы жить в таком страхе потери другого человека. Это происходит, когда все влюбляются? Они все крепко цепляются за своих любимых и просыпаются встревоженные среди ночи, боясь остаться одни? Это неизбежный способ существования, когда ты любишь так сильно? Или это происходит только с теми из нас, кто идет на краю пропасти, кто живет в такой панике?
Я притянул её лицо на расстояние шёпота к своему:
– Я так сильно люблю тебя.
Она моргнула так, что я понял: она боится заплакать.
– Я люблю тебя тоже. Эй, – её рука скользнула вверх и легла ко мне на щеку. – Не смотри так. Все будет хорошо. Центр устоит.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что мы – центр.
ГЛАВА 20
СИДНИ
Я опустилась на колени, осматривая свою работу. Один галлон чернил, благодаря которому можно было бы освободить уставших от пребывания под гнетом начальства других алхимиков. Это могло бы изменить способ, которым Маркус осуществлял свои поручения. Это могло изменить все.
