Эмма идёт по гребню вала дальше и неожиданно замечает Мару внизу. Та висит спиной к ней на верёвке, привязанной к дереву. По-видимому, она повесилась совсем недавно, потому что её повисшее тело раскачивается с большой амплитудой.
Эмма смотрит и не знает, что делать.
— Люди! — кричит она.
Но никого из людей нет поблизости. Даже идиотского смеха наркоманов больше не слышно. Эмма срывается вниз с вала, добегает до Мары, повисшей в метре от земли, и зачем-то начинает тянуть её за ноги, не понимая, что таким образом она ещё сильнее затягивает петлю.
Но, как ни странно, ей почему-то легко удаётся стянуть её на землю. Мара валится на неё, и они обе падают.
— Ты чё, с ума сошла? Ненормальная!
Возмущённое лицо внезапно ожившей Мары возвышается над Эммой.
— Это я ненормальная? — недоумевает Эмма.
— А кто же? Ты зачем меня за ноги потащила? — в глазах Мары пляшут бесенята. — Я же на тарзанке каталась.
Она весело хохочет. Эмма озадаченно смотрит вверх, и точно: вверху болтается тарзанка. Они поднимаются с земли и отряхиваются.
— Как можно так шутить?
— Я и не думала шутить. Я всегда здесь на тарзанке катаюсь. А ты чего подумала?
— Я даже подумать ничего не успела. Ты меня чуть до инфаркта не довела!
— Инфарктов у малолеток не бывает.
— Но твоя голова ведь была в петле.
— Это тебе так показалось.
— Да тебя за такие шутки убить мало!
— Ты же только что меня спасла! — смеётся Мара.
— Она ещё и ржёт! Ну вы, готессы, и странные, — качает головой Эмма.
Одержимая бесом
Они спускаются в Ведьмин яр.
— Опа, — неожиданно замирает Мара, — опять кто-то в чёрном идёт.
— Кто? — спрашивает Эмма и тут же испуганно замолкает, заметив вдалеке на дорожке высокого чернобородого мужчину в чёрном плаще до пят.
Девушки мигом приседают за оказавшимся рядом поваленным деревом. Присев на корточки, они прислоняются спиной к шершавой коре мертвого дуба и с замиранием сердца прислушиваются к приближающимся шагам на дорожке.
Неожиданно шаги смолкают. Эмма и Мара обеспокоенно поворачивают голову направо, потом налево — никого. Эмма встревожено смотрит затем на Мару, та недоумённо пожимает плечами.
Не решаясь привстать и посмотреть, где же тот мужчина, Эмма на всякий случай поднимает глаза кверху, и сердце уходит у неё в пятки: прямо над ней сверху нависает черная борода.
— Девушки, извините, — обращается к ним мужчина.
— Что? — успевает спросить Эмма.
Понимая, что в таком положении разговаривать неудобно, чернобородый обходит поваленное дерево и заходит к ним справа. Девушки, не решаясь привстать, так и остаются зачем-то сидеть на корточках.
— Я, видимо, заблудился. Не подскажите, как выйти отсюда? — спрашивает их мужчина в чёрном плаще.
— Вон, по этой тропинке идите, — показывает рукой Мара. — Она и выведет вас из Ведьминого яра.
Видя, что мужчина с крестом на груди вполне адекватный, Эмма успокаивается. Но нервное напряжение после перенесённого стресса даёт о себе знать. Вынув из пачки сигарету, она небрежно засовывает её в свой очаровательный ротик и щёлкает зажигалкой.
Прикурив, Эмма затягивается с таким наслаждением, что кончик сигареты в одно мгновенье чуть ли не на целый сантиметр становится короче, тотчас превращаясь в пепел. Задержав во рту дым, она затем с видимым удовольствием выпускает его изо рта вверх. Целый шлейф сизого дыма.
— Из Ведьминого яра? — переспрашивает чернобородый.
— Да, — кивает Мара.
На Девичьей Горе всё видится иначе. Только здесь у многих впервые открываются глаза, и многое из того, что везде уже стало привычным, здесь кажется странным и неестественным.
Вот почему огонь и дым изо рта девушки кажется чернобородому таким же странным, как и Колумбу, который впервые увидел курящих индейцев в открытой им Америке. Вот почему джинсы и брюки девушек, такие привычные за пределами горы, кажутся ему здесь, на природе, столь же неприемлемыми для женского пола, как и в церкви.
Видимо, поэтому чернобородый на всякий случай спрашивает их:
— А вы, девушки сами, часом, не ведьмы?
— Ведьмы! — шутливо отвечает Эмма. — Здесь, на Девичьей, все девушки — ведьмы!
Но мужчина шуток не понимает.
— Ага, — прикусывает он губу, соображая, что делать дальше.
Он открывает саквояж и вынимает из него кропило и пластиковую бутылку.
— А вы что, поп? — спрашивает его Мара.
— Нет, я не поп, — отвечает чернобородый и опускает саквояж на землю.
— А кто? — спрашивает Эмма и так нервно затягивается сигаретой, что от неё не остаётся и половины.
Чернобородый не спеша откручивает бутылку, а затем обильно смачивает жидкостью кропило.
— Кто же вы тогда? — спрашивает Мара.
— Я инквизитор.
Испуганно подавшись назад, девушки ударяются затылками о ствол дерева. Довольный произведённым эффектом, инквизитор так же неторопливо закручивает бутылку.
— Дядечка, вы чего? — испуганно произносит Эмма.
— Значит, говорите, ведьмы?
— Да нет, мы — не ведьмы, я просто так сказала, — тараторит Эмма, — я пошутила.
— А чего это ты вдруг так… всполошилась?
— Ничего. Я просто… — вращает Эмма своими огромными глазами, — говорю вам, мы — не ведьмы!
— А если и так, то чего вам бояться… святой воды? — слегка встряхивает он кропило.
— Да не ведьмы мы! — чуть ли не кричит Эмма. — Вы чё, совсем, блин, уже? Какая я ведьма?
— Тогда перекрестись! — советует ей инквизитор.
Держа сигарету в руке, она наскоро и мелко крестится.
— Ты крещёная?
— Да.
— А разве так крестятся, с сигаретой в руке?
Эмма тут же суёт сигарету в зубы, и широко, показательно накладывает три пальца на чело, на грудь и на плечи.
— Ты православная?
— Да.
— В церковь ходишь?
— По праздникам.
— А ты когда-нибудь видела, чтобы кто-то крестился там с сигаретой во рту?
Эмма передаёт сигарету подружке.
— Давай снова. Только встань. И крестись ниже, не на грудь, а на живот пальцы опускай.
Эмма вновь осеняет себя крестным знамением, теперь уже по всем правилам.
— И поклонись.
