— Да вот, — кивает Злой на возвышающуюся поодаль груду пустых бутылок, — на уборку мусора.
— Мусора, говорите, — сомневается старший. — Что-то не похожи вы на мусорщиков. Пропуск есть?
— Какой ещё пропуск? — удивляется подъехавший на велосипеде Муромский.
— Кто у вас главный? — спрашивает у обоих младший сержант.
— Главный? — переспрашивает Муромский и зачем-то оглядывается. — Сейчас подъедет.
Но полицейские уже и сами видят, что к ним, надрывно урча, приближается снизу оранжевый большегрузный мусоровоз. Старший сержант поднимает руку, и мусоровоз останавливается.
Бригадир чистильщиков Кирила Кожумяка недовольно высовывает из кабины свою обритую налысо голову.
— В чём дело? — спрашивает он.
— Эй, мусорщики, — кричит ему старший сержант.
— Мы не мусорщики, а чистильщики, — поправляет его бригадир.
— Какая разница? — ухмыляется старший сержант.
— Большая, — веско отвечает тот.
— Это ваши люди? — спрашивает полицейский, кивая на колонну.
— Мои, — отвечает Кожумяка.
— Значит, говорите, чистильщики?
— Они самые.
— И чем собираетесь здесь заниматься?
— А разве не видно? Убирать территорию. Избавлять землю эту от ненужного ей мусора.
— Это хорошо, — как бы соглашается с ним старший сержант.
Бригадир добавляет:
— Девичью гору уже так загадили, что зайти сюда страшно.
— Это точно, — подтверждает младший сержант. — Давно уже пора.
— Короче, идём сюда навести порядок, — решительно заявляет бригадир.
— Всё это, конечно, замечательно, — мягко замечает старший сержант, — если бы не одно «но».
— Какое ещё «но»? — грозно вопрошает Кожумяка.
— День сегодня для этого, — улыбается милиционер, — не совсем подходящий.
— Это почему же?
— А то вы не знаете, — ухмыляется младший сержант, — что сегодня Вальпургиева ночь.
— Небось, сатанистов гонять пришли? — как бы между прочим, задаёт свой главный вопрос старший сержант.
— И их тоже, — честно признаётся ему Кожумяка. — С Девичьей горы давно уже пора согнать всех чёрных! Слетятся сегодня сюда, как вороньё!
— Кого выгонять — это решать нам, — чётко заявляет старший сержант.
— Так есть у вас пропуск или нет? — зачем-то вновь спрашивает младший сержант.
— А зачем? — удивляется бригадир чистильщиков.
— Значит, у вас нет пропуска? — тут же заключает старший сержант. В его глазах мгновенно вспыхивает интерес.
— Неужели для уборки мусора нужен пропуск? — недоумевает Кожумяка.
— Ничего не знаю, нам велено проверять все машины, следующие на гору, — говорит старший и приказывает младшему, — иди проверь.
Младший сержант обходит машину и, удостоверившись, что в ней ничего, кроме мусора нет, даёт отмашку.
— Ладно, проезжайте! — разрешает старший.
Прямая дорога
Тропинка приводит Эмму и Мару к старой цветущей груше. У неё широкий, как у дуба, шершавый ствол и огромное сквозное дупло. Как будто груша насквозь была прострелена когда-то пушечным ядром.
Эмма с любопытством заглядывает внутрь. На самом дне дупла она замечает сложенный вдвое листок бумаги.
— Смотри, тут какая-то записка.
— Не трогай ничего, — предупреждает её Мара.
Но поздно: Эмма уже вынула записку и разворачивает её. На листке корявыми печатными буквами написано:
«Если вы не знаете, зачем сюда идёте, лучше поверните назад».
— Странная какая-то записка, — недоумевает Эмма.
— Брось её назад!
Эмма бросает записку в дупло.
— А ты знаешь, зачем идёшь сюда? — как бы между прочим спрашивает её Мара.
— А ты? — вопросом на вопрос отвечает Эмма.
— Я знаю, — уверенно отвечает Мара.
— И я тоже… — с заминкой признаётся Эмма, — знаю.
Они идут дальше вверх по тропинке. Вскоре пологий подъём заканчивается, и девушки выходят на большую лужайку, от которой влево и право убегают узкой полосой два суходольных луга.
С высоты это выглядит, как две половинки широко раскрытых ножниц. Степные полосы как бы разрезают на части покрытую лесом платовидную верхушку горы. Вдоль всего луга, заросшего ковылём, пыреем, люцерной и пурпурной скорнозерой, цветки которой пахнут ванилью, пролегает грунтовая двухколейная дорога, длинная и прямая, как проспект.
— И куда она ведёт? — спрашивает Эмма.
— Она никуда не ведёт, — коротко отвечает Мара.
— Как это никуда?
— Это как бы граница.
— Граница?
— Ну, да. Она отделяет Девичью от остального мира. Это Прямая дорога.
— Что, она так прямо и называется?
— Ну.
— Прикольно, — удивляется Эмма и, как бы невзначай, спрашивает, показывая рукой в сторону вышек, — а Лыбедь ведь в той стороне?
— В той, — кивает Мара. — То место вообще усеяно трупами.
— Как это? — пугается Эмма.
— Там сто лет назад людей вешали, — объясняет Мара, — казнили там всяких преступников. А трупы рядом закапывали. Это была киевская Голгофа. Вон там, где сейчас стоят пять вышек, — показывает она рукой, — раньше стояли восемь виселиц. На одной из них и повесили Богрова.
— Какого ещё Богрова? Который убил Столыпина?
— Ага. Причём Столыпина похоронили в Лавре, а Богрова закопали именно здесь на Лысой горе. Он вообще был гением злодейства. Сообщил охранке, что премьер-министра убьют в оперном театре. Вот его и приставили того охранять. А Богров вместо этого приставил пистолет к его груди. Потом его так и казнили в чёрном фраке, в котором он пришёл в театр. С чёрным колпаком на голове.
— Какой ужас, — сочувственно произносит Эмма и передёргивает плечами, — то есть, получается, это и есть дорога на Голгофу?
— Да, Прямая дорога на тот свет, — кивает Мара, а затем неожиданно спрашивает, — а зачем тебе Лыбедь?
— Да так просто… короче, — вновь запинается Эмма.
— Задумала жизнь себе сделать короче?
Застигнутая врасплох, Эмма признаётся:
— Да.
— Хочешь сброситься там с обрыва?
— А… как ты догадалась?
— Ну, глядя на тебя, догадаться не трудно. Тем более, что место это всем известное. Только зря ты туда собираешься!
