– Я знаток литературы – видите, какая у меня
библиотека? Ирина могла пользоваться любыми изданиями, к ее услугам была
мировая классика и современные авторы. Но она уходила в свой угол и вновь и
вновь перелистывала один и тот же том.
– У вас были разные спальни? – бестактно
спросила я.
Профессор кивнул.
– В молодости я занимался борьбой и сломал
нос, после травмы начал храпеть, да так заливисто, что сам от своего храпа
просыпался. Но понимаю, о чем вы подумали. Я человек старой формации, об
интимной жизни говорить не приучен, но сейчас, видимо, придется. Естественные
супружеские отношения Ира ненавидела. В конце концов меня перестало тянуть к
жене, брак постепенно превратился в сожительство посторонних людей.
– Почему же вы не разошлись? – удивилась я.
Федор Сергеевич вынул новую сигарету.
– Не хотел огорчать своих родителей, которые
счастливо прожили вместе много лет. Думал: уладится-устаканится,
стерпится-слюбится. Хотел ребенка и предполагал стать хорошим отцом. А когда
стало ясно, что семьи у нас с Ирой не сложится, у нее диагностировали тяжелое
заболевание. Бросить супругу мне показалось подло. Не скрою, у меня на тот
момент уже была Вета, и если бы не недуг Ирины… Что сейчас попусту говорить,
было и прошло, сорняками заросло. Так вот о Татьяне. Иветта как-то вдруг меня
спросила: «Ты уверен, что Таня тебе родная дочь?»
Я повнимательнее пригляделся к девочке и
растерялся. Внешне ничего общего, дочка удалась в мать. И характер не мой – ни
усидчивости, ни трудолюбия. Не подумайте, что я хвастаюсь, но всего в жизни я
добился сам, упорно шел к намеченной цели. А вот у Татьяны ни малейших
признаков целеустремленности не наблюдалось. Мда… И она не хотела учиться!
– Я не сильна в генетике, поправьте, если
ошибаюсь, но вроде благоприобретенные навыки не наследуются. Если отец блестяще
выучил английский, это не значит, что его сын не появится на свет, умея бойко
«спикать» на языке Шекспира, – перебила я профессора.
– При чем здесь это? – поморщился Федор
Сергеевич. – Речь идет о предрасположенности. Если в роду сплошь математики,
появление художника удивит. Приваловы всегда занимались наукой, я могу
проследить семейную ветвь до прапрапрадедов: один был аптекарь, составлял новые
лекарства, другой… Ладно, не буду лукавить. За год до смерти Ирины я точно
узнал: Татьяна не мой ребенок.
– И кто вам насплетничал? – невежливо перебила
я профессора.
– Сам понял, – угрюмо ответил Федор Сергеевич.
– Татьяне сделали операцию по удалению аппендицита, и врач сказал мне, что у
девочки резус отрицательный, а кровь четвертой группы, весьма редкой. Ирина
из-за болезни часто сдавала анализы, я тоже знал свою группу крови. Не
забывайте, я занимаюсь естественными науками. Тогда я и сделал вывод: рождение
ребенка с такими данными от меня и Иры невозможно. Грубо говоря, если скрестить
фасоль с цветной капустой, то должно вырасти нечто фасолекапустное, но никак не
арбуз. Так что Таня была плодом с чужой бахчи.
– И вы не задавали Ирине вопросов? –
поразилась я.
– Она была больна, я не хотел выяснения
отношений в такой ситуации, – тихо произнес профессор. – И какой смысл в
скандале? Развестись? Вынести сор из избы на всеобщее обсуждение?
– А после кончины супруги вы все же решили
воспитывать Таню? – заморгала я. – Несмотря на то, что она вам не родная по
крови?
Федор Сергеевич смял в кулаке пустую пачку,
потом сказал:
– Самое отвратительное, что может сделать
человек, – это выместить злость на ребенке. Таня ни в чем не была виновата, вот
я и подумал: поставлю девочку на ноги, дам ей образование, устрою в жизни,
пусть она считает меня, как и прежде, своим отцом. А что из этого получилось –
вы знаете.
– Скажите, в тот год, когда с Мишей произошло
несчастье, в Мопсине не пропадали подростки? – стараясь выглядеть спокойной,
спросила я.
– Насколько помню, нет, – удивленно ответил
профессор. – В поселке не было экстремальных происшествий до того, как убили
Мишу. Хотя, конечно, всех деревенских сплетен я не знал. Мопсино – богом
забытое, тихое место, мы там никогда даже дверей не запирали.
– Спасибо, – разочарованно поблагодарила я
ученого. – А что за книгу все время читала Ирина?
Ответ оказался неожиданным:
– Жития святых.
– Простите? – не поняла я.
– Жития святых, – повторил Федор Сергеевич. –
Ирина постоянно ходила в церковь, молилась. Ее мать была чрезвычайно набожной,
с детства таскала дочь на службу.
– В Мопсине нет храма, – напомнила я.
– Правильно, но он есть в Казакове, – уточнил
Федор Сергеевич. – Вот уж куда моя первая супруга бежала с энтузиазмом в любую
погоду, невзирая на дождь, снег, мороз или жару. Думаю, даже ураган, извержение
вулкана и прочие катаклизмы не остановили бы ее.
– Ирина была столь религиозна?
Профессор скривился и вдруг замкнулся.
– Простите, я разболтался, словно старая баба.
Вас интересовало, приходила ли сюда Татьяна после освобождения? Нет. И я от нее
никаких сведений не имею. Почему она указала мой адрес в качестве своего, не
знаю. Но, если у нее хватит наглости позвонить в мою дверь, я никогда не впущу
ту, кого некогда называл дочерью. А сейчас вынужден попросить вас удалиться.
Я встала.
– Извините, что отняла у вас много времени, но
мне необходимо найти Татьяну.
– Понимаю, – кивнул Привалов, – это ваша
работа.
– Еще раз простите, последний вопрос! –
взмолилась я. – Куда могла пойти Татьяна?
Профессор поднялся из кресла.
– Мы не виделись много лет, и я, конечно, не в
курсе, с кем убийца моего сына поддерживает отношения. Хотя… В Казакове есть
приют для девушек, его организовал батюшка Иоанн. Татьяна туда в прежние
времена часто ходила, у нее там вроде подруга была.
– Стефания? – обрадовалась я.
Федор Сергеевич усмехнулся.
– Милая, не полагаете же вы всерьез, что я,
человек огромной занятости, мог запомнить имя какой-то девчонки и до сих пор
хранить его в памяти? Поезжайте в Казаково, вероятно, Татьяна там. Если ее
увидите, передайте: пусть даже не приближается к моему дому. Хоть по закону она
искупивший вину человек, но я не желаю видеть убийцу своего ребенка.
