Мне стало приятно. Однако количество фанатов
Арины Виоловой возрастает, детективы начали покупать богатые и знаменитые. Этак
я скоро стану модной!
– Петя будет ждать, начало в полночь, –
уточнила Ирина. – Не бойся, тебя из «кино» вырежут, никто эпизод с туфлями не
увидит.
– Это слишком поздно для меня, – попыталась я
отвертеться от приглашения, – я ложусь спать в десять.
Ирина нахмурилась.
– По-моему, ты не врубилась. Пете не
отказывают! Это огромная честь – оказаться на его личном сейшене. О таком
мечтают!
– Угу, – кивнула я. – Не хочу тебя
разочаровать, но до сих пор у меня были иные мечты.
– Петя огорчится!
– Маловероятно, – улыбнулась я. – Кстати, ты
видела тут Нину?
– Кого? – заморгала дизайнер.
– Экс-мадам Зарубину, его ошибку номер шесть.
– Нет, не видела – помотала головой Ира. –
Хотя это странно. По идее она должна стоять тут бухая и скандалить. Нинок не
упустит своего. Небось зла на Петю! Так ты придешь?
– Ну… попытаюсь, – я решила смягчить
категоричность отказа. – А Зарубин действительно читает мои книги?
– Ага, – кивнула Ира, – и очень хвалит.
– Ладно, непременно заеду ночью, – согласилась
я.
– Петя абсолютно не стесняется того, что
подсел на бабские детективы, – продолжала болтать Ира. – Берет твою книгу и
радуется: «Виолова жуткую ерунду пишет, ее произведения ваще ничего общего с
реальностью не имеют, и полно глупых несостыковок. Но у меня мозги после ее
детективов – будто губкой помыли, ни одной мысли не остается. Прямо супер.
Засыпаю младенцем с пустой башкой». Значит, ждем!
Радостно помахав мне рукой, Ира скрылась в
толпе. Я, осторожно перебирая ногами в махровых салфетках, пошла к двери. Куда
подевалась Нина? Ее дом пуст, хозяйка явно не ночевала в особняке и не въезжала
во двор. На аллее, ведущей к гаражу, со вчерашнего дня лежат нетронутые
апельсины. И бывшая мадам Зарубина не явилась на главную тусовку года. Может, с
ней приключилась беда?
Я села за руль, завела мотор, вытащила
телефон, чтобы позвонить Роману и узнать, где находится полицейский участок.
Пока тыкала в кнопки, запоздало задумалась: слова Петра Зарубина о моих
детективах следует считать комплиментом или наоборот?
Роман провел меня в небольшую комнату, одна
стена которой представляла собой стекло. Я бесстрашно приблизилась к «окну» и
спокойно посмотрела в соседнее помещение. Опасаться нечего, Антон Поспелов,
сидящий у стола лицом ко мне, видит перед собой зеркало.
– Система тебе знакома? – спросил бывший
коллега Куприна.
Я кивнула.
– Да. Из этой коробочки идет звук. Если я
нажму на красную кнопку, в допросной зазвучит сигнал, и ты придешь сюда.
– Восхитительное слово – допросная, –
усмехнулся Роман.
Я пожала плечами.
– Извини. Воспользовалась ментовской феней,
случайно вышло. Впрочем, я никогда не говорю осу#жденный, с ударением на букву
«у», и мне не нравится выражение «кричит, как потерпевший».
– Ладно, не дуйся, – примирительно сказал
Роман. – Я не в упрек тебе сказал. И мне нужна твоя помощь. Кстати, в допросной
у нас звучит не зуммер, а звонок телефона. Так естественнее – кто-то позвонил,
следователь вышел. Ну, начали?
– Приступай, – кивнула я, не отводя глаз от
Поспелова.
Роман ушел, из коробочки вскоре стали
доноситься два голоса. Минут через десять я вспотела, но не от жары – в
небольшой комнате не было душно, тут работал кондиционер. Похоже, у греческих
полицейских лучшие условия, чем у их московских коллег. Может, у них даже
столовая имеется? Я вытерла испарину. Наверное, слишком разнервничалась, слушая
Антона, который ровным голосом рассказывал о давнем деле.
Поспелов ненавидел тещу. Справедливости ради
следует отметить, что Анна Львовна первой объявила ему войну. Антон любил Эмму
и был готов поддерживать хорошие отношения с ее матерью. Но богатая вдова в
любом парне, приближавшемся к ее доченьке, видела охотника за приданым.
– Эмке было суждено остаться одной, – говорил
Поспелов. – Она мать терпеть не могла, но боялась ее. Анна Львовна –
прирожденная шантажистка и дрянь-человек. Богатство ее семьи было заложено в
войну, когда люди за хлеб отдавали раритеты, чтобы накормить голодного ребенка.
Анна еще в юности научилась народ дурить, и муж был ей под стать. Да не о
родителях речь, об Эмме…
Анна Львовна с младых ногтей внушала дочери:
– Все зарятся на наши деньги. Ты далеко не
красавица, о какой любви может быть речь?
Эмма верила матери и сторонилась
одноклассников. Но потом ей встретился Антон. Очевидно, Эмма влюбилась в него
без памяти, потому что она выдержала все мамины истерики и вышла замуж за
нищего.
После свадьбы Анна Львовна сменила тактику.
Она категорически отказалась жить с молодыми в одной квартире, и Антону
пришлось снимать жилплощадь. Материальную помощь зятю теща не оказывала, а вот
любимой доченьке частенько делала подарки, но такие, которыми Эмма могла
пользоваться только сама: платье, туфли, шубка.
Накидывая на плечи дочери очередную обновку,
мать не забывала ущипнуть ее за больное место.
– Хорошее пальтишко, – вздыхала Анна Львовна,
– отлично сидит. Носи, милая, на здоровье и не волнуйся. Если сапожки с
сумочкой понадобятся, мать еще одну статуэтку из коллекции продаст. Фигурок
хватит… пока. Они были моим запасом на болезнь и старость, но приходится
расставаться с накопленным.
Эмма, ощущая себя сволочью, которая грабит
мать-старушку, отвечала:
– Мамочка, больше не трогай ни фарфор, ни
картины.
– А как же, доченька? – наигранно наивно
спрашивала шантажистка. – Не ходить ведь моему ребенку раздетым? Антон не
способен одеть жену, он еле-еле на питание наскребает. Хотя, может, ты все-таки
потеряешь к нему интерес и найдешь себе другого супруга – обеспеченного, крепко
стоящего на ногах? Я тогда буду жить спокойно…
Но Эмма, несмотря на давление матери, не
собиралась уходить от Антона. И Анна Львовна снова изменила тактику.
– Солнышко, – сказала она как-то раз дочке, –
послушай меня, умудренного жизнью человека: не пускай в дом подруг!
– Но почему? – поразилась Эмма.
