— Да, помню.
Бриджит была одним из немногих факторов, заставивших Софи еще в детстве ценить мать, потому что Бриджит была куда ужаснее. С фигурой тяжелоатлета, в холщовых брюках и солдатских сапогах, она властвовала в лагере, обращаясь с пацифистами как сержант с новобранцами. Даже Кит, вероятно, спасовал бы перед ней.
Но нельзя позволять себе думать о Ките.
— Бриджит взглянула на синяки у меня на лице, потом на тебя и все поняла. В этот момент моя жизнь изменилась. — Рейнбоу встала, зажгла лампу и задернула занавески. Наступала ночь. — Мы поехали вместе с ней в лагерь пацифистов, и нас там очень хорошо приняли. Это были хорошие люди. Они мечтали о мире без бомб, войн и насилия. Мы изменили имена и начали новую жизнь с ними. Ну, — она пожала плечами, — остальное ты знаешь.
Софи опустила ложку в пустую миску. Знала, конечно, но до сегодняшнего дня не понимала. Мужество, чувство локтя и убежденность, благодаря которым эти одинокие женщины могли растить детей, могли возвыситься над обществом, которое отказалось их защищать, — вот что главное.
А она быстро записала свою мать в хиппи и отвергла ее образ жизни и ее эксцентричность. Софи стало стыдно, когда она вспомнила, как объясняла Киту, почему не хочет пышную свадьбу. «Моя мама не относится к большинству», — сказала она огорченно, имея в виду, что не одобряет это.
А ведь мать научила ее быть сильной и независимой и не удовлетворяться вторым местом. И любила ее.
— Спасибо. — Софи погладила унизанную кольцами руку матери.
Рейнбоу удивилась:
— За что?
— За все. За то, что у тебя хватило мужества сделать то, что ты сделала. За то, что ты поощряла меня к тому, чтобы я уехала и жила своей жизнью. И за то, что приняла и поддерживаешь меня после всех этих лет.
Рейнбоу встала и взяла миску Софи.
— Я всегда буду поддерживать тебя, — сказала она ласково, наливая воду в чайник и опять зажигая газ. — Я не могла дать тебе много в материальном отношении, когда ты росла, зато дала две вещи: корни и крылья. Здесь всегда будет твой дом. И запомни: одно из проявлений любви — отпустить того, кого любишь.
При этих словах Софи вспомнила Кита, и, к ее ужасу, глаза вдруг наполнились слезами.
— Ты думаешь? — всхлипывая, спросила она. — А что, если не хочется уходить? Если хочется остаться и делить все с ним?
— Ох, девочка. — Лицо Рейнбоу расчертили морщинки сочувствия. Она подошла к дочери и обняла ее. — Я догадывалась, что что-то не так. Что случилось? Расскажи.
И она рассказала. А слезы тихо текли по ее щекам.
* * *
Когда Софи закончила, коробка с бумажными платками почти опустела, как и бутылка сливового джина, которую Рейнбоу поставила на стол вместо травяного чая. Софи посмотрела на мать запавшими от слез глазами и жалобно улыбнулась:
— Когда Кит предложил мне стать его женой, я решила, что это значит «И они жили долго и счастливо».
Рейнбоу нахмурилась и разлила остатки джина в стаканы.
— Ты думаешь, он не любит тебя? — осторожно поинтересовалась она.
— Недостаточно любит. — Софи уронила голову на руки. — Если бы он любил меня, то знал бы, что я просто хочу быть рядом, быть с ним.
Они немного помолчали.
— Или он любит тебя сильнее, чем ты можешь представить, — мягко заметила Рейнбоу. — Так сильно, что готов пожертвовать ради твоего счастья своими собственными интересами. Так сильно, что готов дать тебе свободу.
Софи вдруг вспомнила, что Кит сказал сегодня утром:
«Ты — самое удивительное, самое жизнерадостное существо, какое я когда-либо встречал. Я не хочу, чтобы ты наблюдала, как я буду постепенно угасать. Это все равно что заживо похоронить тебя».
— А если мне не нужна эта свобода? — простонала она.
Рейнбоу подалась вперед и взяла ее за руки.
— Если любишь кого-то, — ее глаза были полны нежности, но голос звучал твердо, — то думаешь не о том, чего хочешь ты, а о том, что будет лучше для вас обоих. Кит любит тебя так сильно, что дает тебе свободу, и ты должна сделать то же самое для него. Ты должна доверять ему. Должна уважать решения, которые он принимает.
— Это так трудно. — Софи всхлипнула и закрыла глаза.
И тут же увидела лицо Кита. Ей показалось, что ее сердце разрывается пополам.
Рейнбоу сжала руки дочери:
— Знаю. Но ты верь. Помни, на все есть своя причина. Если чему-то суждено быть, так и будет. Если он любит тебя, ты узнаешь об этом.
Софи открыла глаза:
— Как?
Улыбка Рейнбоу была одновременно и горькой, и сладкой.
— Этого я не могу тебе сказать. Думаю, надо подождать, пока судьба не даст тебе знак.
Кит сидел в приемной госпиталя, раздраженный постоянным миганием и неумолкающим гудением ламп. Он находился там уже долго. Кит успел подробно изучить искусственные цветы в вазочке на столе и обложки дамских журналов, на которых красовались крашеные блондинки с белозубыми улыбками и пустыми глазами.
Он в сотый раз достал телефон, набрал номер и прижал телефон к уху. Сначала Кит звонил в Элнберг. Давал Софи достаточно времени для того, чтобы она успела добежать до телефона из любой комнаты замка. Если она в замке. Но что-то подсказывало ему, что Софи там нет.
Она предупредила, что все будет кончено, если он не передумает. Она дала ему шанс вернуть ее, но Кит не пожелал.
Зато обследование на магнитно-резонансном томографе заставило его думать. Ничего другого ему не оставалось.
Кит нетерпеливо набрал номер мобильного телефона Софи и вознес молчаливую молитву, чтобы на сей раз она ответила.
— Кит! Извини, что заставил тебя ждать так долго. — Ренделл появился из-за угла и вывел его из прострации. Он выглядел страшно усталым. На рубашке темнела кровь. — Это был длинный день. Еще один срочный случай. Мина. Но пойдем ко мне в кабинет. Поговорим.
Ренделл зашагал по коридору. Кит, с трудом встав на онемевшие ноги, последовал за ним.
— Как он, срочный случай?
Ренделл закрыл дверь кабинета.
— Ну, те, кого привозят сюда, никогда не бывают в добром здравии, — заметил он и повалился в кресло у заваленного бумагами стола. — Но он здесь, он жив, и это хорошее начало. Травма — только часть дела. Я могу поставить раненого на ноги и отправить домой, но с психическими последствиями справиться гораздо труднее. Скажи, Кит, что тебе известно о посттравматическом синдроме?
— Я служу в армии достаточно давно и знаю многих солдат, которые им страдали, хотя у меня не было возможности наблюдать лично, потому что болезнь проявляется, только когда человек возвращается домой. — Он помолчал немного, потом добавил: — Извини, Ренделл, но мне надо идти.
