— Но я же тебя специально попросил…
— Я сидел в машине.
— Но я же просил…
— Я знаю, но Барри решил, что она будет нервничать, если я войду. — Я уронил сигарету под ноги, в лужу, и почти поверил сам себе.
Хадден на другом конце провода, подозрительно:
— Правда?
Сигарета зашипела в грязной воде.
— Ну да.
— Во сколько ты вернешься?
— Где-то между двумя и тремя.
— Я должен с тобой поговорить.
— Да, я знаю.
Я повесил трубку.
Я смотрел, как Джилли, Том и вся остальная свора выбегали из здания полиции, натянув пиджаки на головы, торопясь к своим машинам и офисам с теплым желтым светом.
Я натянул пиджак на голову и приготовился бежать.
Тридцать минут спустя «вива» провоняла беконом.
Я опустил стекло и уставился на Брант-стрит, Кастлфорд.
Пальцы измазались от бутерброда.
В передней дома номер 11 горел свет, отражаясь в мокром черном асфальте.
Я сделал глоток горячего сладкого чая.
Свет погас, и красная дверь отворилась.
Пола Гарланд вышла из дома под цветастым зонтом. Она закрыла дверь и пошла по улице в сторону «вивы».
Я закрыл окно и сполз на спину. Я слышал, как к машине приближались ее высокие коричневые сапоги. Я закрыл глаза, сглотнул и стал думать, что, к чертовой матери, я ей скажу.
Сапоги подошли и стали удаляться по другой стороне улицы.
Я сел и посмотрел в заднее стекло.
Коричневые сапоги, бежевый плащ, цветастый зонт свернули за угол и исчезли.
Барри Гэннон однажды сказал такую фразу: «Все великие строения похожи на преступления».
Если следовать записям, которые передал мне Хадден, в 1970 году Джон Доусон спроектировал и построил «Шангри-Ла» — проект, который вызвал восторг как в архитектурной среде, так и среди публики. Телевидение и пресса были приглашены внутрь с тем, чтобы собственными глазами увидеть шикарные интерьеры и должным образом отразить их красоту. Стоимость огромного бунгало была оценена в полмиллиона фунтов с лишним. Это был подарок, который самый успешный британский архитектор послевоенного времени сделал своей жене на серебряную свадьбу. Названная в честь мистического города из любимого фильма Марджори Доусон «Потерянный горизонт»,
[20]
вилла «Шангри-Ла» покорила воображение Великого Британского Народа.
Но ненадолго.
Мой отец всегда говорил: «Если хочешь узнать художника — взляни на его произведение».
Обычно он имел в виду Стэнли Мэттьюса или Дона Брэдмана.
Я смутно припоминаю, что мои родители однажды в воскресенье специально ездили в Кастлфорд на «виве». Я представил себе, как они ехали, почти не разговаривая, в основном слушая радио. Скорее всего, они припарковались в начале подъездной аллеи и рассматривали «Шангри-Ла» из машины. Взяли ли они с собой бутерброды и фляжку? Я очень надеялся, что нет. Нет, скорее всего, они заехали в Ламбс, чтобы съесть по мороженому на обратном пути в Оссетт. Я представил себе своих родителей, сидящих в автомобиле, припаркованном на Барнсли-роуд, и поедающих мороженое в полной тишине.
Когда они вернулись, отец, наверное, сел и написал мне письмо о вилле. Скорее всего, днем раньше он ездил поболеть за свою любимую «Таун», если, конечно, они играли дома. Тогда он сначала написал бы мне об этом, а уж потом высказался бы по поводу «Шангри-Ла» и мистера Доусона.
В 1970-м, за год до Флит-стрит, я сидел в своей брайтонской квартире с видом на море, просматривал наискосок еженедельные письма с Севера, которые казались такими милыми южным девушкам по имени Анна или Софи. Я швырял их недочитанными в мусорную корзину, благодаря чертову бабушку, что «Битлз» были из Ливерпуля, а не из Ламбета.
В 1974-м я сидел в той же самой машине в начале той же самой подъездной аллеи, пялясь сквозь дождь на то же самое выбеленное бунгало, изо всех сил жалея, что я не прочел отцовское мнение о «Шангри-Ла» и мистере Джоне Доусоне.
Я открыл дверь, натянул пиджак на голову и спросил себя, какого хера я вообще сюда приперся.
У дома стояли две машины: «ровер» и «ягуар», но дверь мне никто не открыл.
Я снова нажал на кнопку звонка и посмотрел через дождь на сад, на пруд, на «виву», припаркованную на дороге. Мне казалось, я разглядел в пруду две или три гигантские золотые рыбки. Я пытался понять, нравится ли им дождь, чувствуют ли они его и имеет ли он для них какое-нибудь значение.
Я повернулся, чтобы в последний раз нажать на звонок, и оказался лицом к лицу с полным мужчиной, и это загорелое лицо было недобрым. Он был одет в костюм для гольфа.
— Миссис Доусон случайно нет дома?
— Нет, — сказал мужчина.
— А вы не знаете, когда она вернется?
С грехом пополам я вспомнил имя.
— Что ж, не буду вас задерживать, мистер Фостер. Спасибо за помощь.
Я повернулся и пошел прочь.
На полпути я обернулся и заметил, как в окне дернулась занавеска. Я свернул на газон и пошел по мягкой траве прямо к пруду. От дождя на его поверхности появлялись сказочные узоры. Ярко-оранжевые рыбы в глубине не двигались.
Я повернулся и стал разглядывать «Шангри-Ла» под дождем. Ее изогнутые белые ярусы напоминали гору устричных раковин и одновременно Сиднейский оперный театр. Я вспомнил высказывание моего отца о мистере Джоне Доусоне и его вилле:
«Шангри-Ла» была похожа на спящего лебедя.
Полдень.
Уилман Клоуз, Понтефракт.
Костяшки пальцев пробарабанили по запотевшему стеклу «вивы». Спустившись с неба на землю — жесткая посадка, — я открыл окно.
Пол Келли заглянул в машину:
— Барри-то, а? Ни хрена себе попал. — Он запыхался и был без зонта.
— Да уж, — сказал я.
— Я слышал, ему голову отрезало.
— Да, говорят.
— Ну и конец. Да еще и в этом гребаном Морли.
— Не говори.
Пол Келли ухмыльнулся:
— Ну и вонь у тебя, приятель. Чем это ты занимался, а?
— Ел бутерброд с беконом. На себя посмотри. — Я поднял стекло, но не до конца, и вышел из машины.
Черт.
Пол Келли, фотограф. Троюродный брат более знаменитого Джона и его сестры Полы.
Дождь усилился, а с ним и моя параноидальная подозрительность:
