Я припарковался на стороне домов, напротив дальнего конца дома номер 11, и стал считать новогодние елки.
В доме номер 11 была елка, но не было света.
Девять елок — и пять минут спустя я услышал шаги ее высоких коричневых сапог. Из глубины своего сиденья я смотрел, как Пола Гарланд открыла красную дверь и вошла в дом.
В доме номер 11 свет не зажегся.
Я сидел в «виве» и просто наблюдал, спрашивая себя, что я сказал бы ей, если бы посмел постучаться в красную дверь.
Десять минут спустя мужчина в кепке вышел с собакой из дома и перешел дорогу. Его собака присела посрать на стороне террасы, а он обернулся и стал разглядывать мою машину. Свет в доме номер 11 так и не зажегся. Я завел «виву».
С жирными губами после тарелки мерзкой гостиничной жареной картошки, я сложил столбиком монеты на телефоне-автомате и набрал номер.
— Да?
— Вы передали Би-Джею, что ему Эдди звонил?
Через двойные стеклянные двери я видел тех же мальчишек, они играли в бильярд.
— Он оставил сообщение. Он позвонит вам завтра в двенадцать.
Я повесил трубку.
На отцовских часах 23:35.
Я снял трубку и снова набрал номер.
На третьем гудке я бросил трубку.
Ну ее на хер.
Я сел в коричневое кресло в фойе и стал ждать — это было то же кресло, в котором сегодня утром пердела тетка. Стук бильярдных шаров и ругань пацанов не давали мне заснуть.
Ровно в двенадцать я вскочил с кресла и бросился к телефону, прежде чем до него успели добежать мальчишки.
— Да?
— Рональд Гэннон? — спросил Би-Джей.
— Это я, Эдди. Тебе передали мое сообщение?
— Да.
— Мне нужна твоя помощь, а я хочу помочь тебе.
— Вчера вечером ты не был так уверен.
— Мне очень жаль.
— И правильно. Ручка есть?
— Ага, — сказал я, роясь в карманах.
— Возможно, тебе стоит переговорить с Марджори Доусон. Она — в доме престарелых Хартли, в Хемсворте. Она там с воскресенья, с тех пор как встретилась с Барри.
— А ты-то откуда знаешь, мать твою?
— У меня есть связи.
— Я хочу знать, кто тебе об этом сказал.
— Хочется-перехочется.
— Ядрена мать, Би-Джей. Мне надо знать.
— Я не могу тебе сказать.
— Сука.
— Но я тебе вот что скажу: я видел, как Джек Уайтхед выходил из «Радости». Похоже, был бухой в говно и злой. Тебе, дорогуша, надо быть поосторожнее.
— Ты знаешь Джека?
— Давным-давно.
— Спасибо.
— Есть за что, — засмеялся он и повесил трубку.
Три раза за ночь я просыпался на полу комнаты 27 от одного и того же сна.
Каждый раз я говорил себе, что я в безопасности, что мне ничего не грозит, что надо снова заснуть.
Каждый раз я видел один и тот же сон: Пола Гарланд на Брант-стрит ежится в красном свитере и изо всех сил кричит прямо мне в лицо.
Каждый раз большая черная ворона спускается с неба, отливающего тысячью оттенков серого, и вцепляется в ее грязные светлые волосы.
Каждый раз она гонит ее по улице, норовя выцарапать глаза.
Каждый раз я просыпался на полу в ледяном оцепенении.
Каждый раз лунный свет сочился в комнату и тени оживляли фотографии на стене.
В последний раз все окна были залиты кровью.
Глава шестая
Среда, 18 декабря 1974 года.
7:00, я вышел из комнаты — и слава всем чертям.
Чашка чая и кусок тоста с маслом в «Редбек».
Водители грузовиков развернули газеты первой полосой наружу:
Уилсон отрицает шпионаж в Стоунхаусе. Три взрыва — одна жертва. Цена на бензин поднялась до 74 пенсов.
На последних страницах — Джонни Келли, уже в национальной прессе:
Свой лорд Лукан в Лиге? Где же наш фаворит?
В кафе вошли двое полицейских, сняли фуражки, сели за стол у окна.
Мое сердце остановилось, споткнувшись о каракули в блокноте:
Арнольд Фаулер, Марджори Доусон, Джеймс Ашворт.
Три свидания.
Обратно в фойе «Редбека» с новым столбиком мелочи.
— Арнольд Фаулер слушает.
— Эдвард Данфорд из «Пост». Мне неловко беспокоить вас, но я готовлю материал о нападениях на лебедей в Бреттонском парке.
— Понятно.
— Я бы хотел встретиться с вами.
— Когда?
— Может быть, сегодня утром? Я знаю, мы не договаривались заранее.
— Вообще-то, я как раз сегодня утром буду в Бреттоне. Я веду занятие по природоведению у школьников из Хорбери, оно начнется в десять тридцать.
— Я могу приехать к половине десятого.
— Встречаемся в главном зале.
— Спасибо.
— До свидания.
По дороге в Бреттон яркое колючее зимнее солнце пронизывало лобовое стекло, печка гудела так же громко, как радио:
Ирландская республиканская армия и Стоунхаус, борьба за первое место в рождественском хит-параде, в центральной прессе в который раз погибала Клер Кемплей.
Я бросил взгляд в зеркало заднего обзора.
Одной рукой крутя ручку приемника, я нашел местный канал:
Клер еще дышала на «Радио Лидс», слушатели звонили на радиостанцию, требуя разобраться и пресечь подобные случаи, ну какое же чудовище могло сотворить такое, и, вообще, вешать их мало, этих уродов, которые способны на такие вещи.
Полиция вдруг затаилась — ни версий, ни пресс-конференций.
А я думаю: затишье перед чертовой, на фиг, бурей.
— Хорошая погода сегодня, — сказал я, расплываясь в улыбке.
— Наконец-то, — ответил Арнольд Фаулер, шестьдесят пять лет, одет с иголочки.
Главный зал был большим и холодным, стены покрыты детскими рисунками и картинами с изображением птиц и деревьев.
Высоко вверху со стеклянного купола свисал огромный лебедь из папье-маше.
В зале стоял знакомый запах зимней церкви, и я вспомнил о Мэнди Уаймер.
— Я знал вашего отца, — сказал Арнольд Фаулер, провожая меня в маленькую кухню, где стояли два стула и стол с бледно-голубой пластиковой столешницей.
