— И вы собирались использовать меня и Барри, чтобы шантажировать его приятелей?
— У меня был уговор с Фостером и еще с одним человеком. Тот человек мертв. Они дождались, пока он вернулся из Австралии, и взяли его, когда он выходил из квартиры своей матери в Блэкпуле. Они связали ему сзади руки полотенцем и обмотали его тело десятью метрами клейкой ленты, от плеч до бедер. Потом они запихали его в багажник и повезли на Муре. На рассвете трое мужиков поставили его на ноги и держали, а четвертый пять раз ударил его ножом в сердце.
Я смотрел в свой стакан из-под виски. Комната слегка кружилась.
— Этот человек был мой брат. Он провел дома один-единственный день.
— Мне очень жаль.
— На похороны кто-то прислал открытку. Без подписи, со следующим текстом: «Трое могут хранить тайну, если двое из них мертвы».
— Я не хочу играть в эту игру, — тихо сказал я. Бокс кивнул Полу, сидевшему у стойки, и громко сказал:
— Похоже, мы переоценили вас, мистер Данфорд.
— Я всего лишь журналист.
Пол подошел ко мне сзади, тяжелая рука легла на мое плечо.
— Вы будете делать то, что вам говорят, мистер Данфорд. За это вы получите свой материал. Остальное предоставьте нам.
— Я не хочу в этом участвовать, — снова сказал я. Бокс щелкнул костяшками пальцев и улыбнулся:
— А кто сказал, что будет легко, на хер? Ты уже в этом участвуешь.
Пол поднял меня за шиворот.
— А теперь вали отсюда!
Глиняный человечек бежит.
Обратно по Уэстгейт.
Черт, черт, черт.
Барри и Клер.
Маленькая мертвая Клер Кемплей поцеловала этого мальчика, и он заплакал.
Клер и Барри.
Грязный Барри, когда он вел себя хорошо, он вел себя очень-очень хорошо, но когда он вел себя плохо, он вел себя очень-очень плохо.
На пороге дома стоял полицейский, прячась от дождя. Мне вдруг страшно захотелось упасть на колени к его ногам, молясь, чтобы он оказался хорошим человеком, рассказать ему всю эту дикую печальную историю и укрыться от ненастья.
Но что я мог ему рассказать?
Что я увяз выше головы, измазался дерьмом и напился как сволочь.
Глиняный человечек — обратно в Лидс, чувствуя, как на мне трескается засохшая грязь.
Глиняный человечек — обратно в офисную трясину, покрытый толстым слоем дерьма.
В 15:00 в пятницу, 20 декабря 1974 года я сел за свой рабочий стол: чистое лицо и одна чистая рука, грязный костюм и черный бинт.
— Какой костюмчик, Эдди.
— Иди на хер, Джордж.
— И тебя с Рождеством.
Стол завален записками и открытками; сержант Фрейзер дважды звонил сегодня утром, Билл Хадден желает видеть меня как можно скорее.
Я откинулся на спинку стула. Джордж Гривз пердел под апплодисменты тех, кто уже успел вернуться с обеда.
Я улыбнулся и взял в руки открытки: три с юга плюс еще одна — мое имя и рабочий адрес выбиты на пластиковой ленте, наклеенной на конверт.
В другом конце офиса Гэз принимал ставки на матч «Ньюкасл — Лидс».
Я открыл конверт и вытащил открытку зубами и левой рукой.
— Эдди, ты участвуешь? — крикнул Гэз.
На открытке была изображена деревянная избушка в заснеженном лесу.
— Десятку на Лоримера, — сказал я, раскрывая открытку.
— Его уже Джек застолбил.
Внутри, над стандартными рождественскими пожеланиями, были приклеены еще два куска пластиковой ленты.
— Тогда давай на Йората, — тихо сказал я.
На верхнем куске было выбито: ПОСТУЧИ В ДВЕРЬ…
— Чего ты говоришь?
На нижнем: КВАРТИРЫ 405, СИТИ ХЕЙТС.
— На Йората, — повторил я, не отрывая взгляда от открытки.
— От кого это?
Я поднял глаза.
— Надеюсь, от какой-нибудь девушки, — сказал Джек Уайтхед.
— Что ты имеешь в виду?
— Я слышал, что ты затусовался с молоденькими мальчиками, — улыбнулся Джек. Я положил открытку в карман пиджака.
— Да ты что?
— Ага. С рыжеволосыми.
— И кто же тебе такое сказал, Джек?
— Слухами земля полнится.
— От тебя перегаром воняет.
— От тебя тоже.
— Рождество все-таки.
— Скоро уже кончится, — ухмыльнулся Джек. — Начальник хочет тебя видеть.
— Я знаю, — сказал я, не двигаясь с места.
— Он попросил, чтобы я разыскал тебя и проследил, чтобы ты больше не терялся.
— Будешь меня за руку держать?
— Ты не в моем вкусе.
— Фигня.
— Иди на хер, Джек. Слушай.
Я снова включил диктофон:
Я не мог поверить, что это она. Она выглядела совсем по-другому, прямо белая-белая.
— Фигня, — повторил Джек. — Он имеет в виду фотографии в газетах и по телику.
— Не думаю.
— Ее же везде показывали.
— Ашворт знает что-то еще.
— Мышкин сознался.
— Да это ни хрена не значит, и ты это прекрасно знаешь.
Билл Хадден молча сидел за столом и поглаживал свою бороду, его очки сползли на середину переносицы.
— Ты бы видел все то дерьмо, которое они нашли в комнате этого извращенца.
— Например?
— Фотографии маленьких девочек. Целые коробки.
Я посмотрел на Хаддена и сказал:
— Мышкин невиновен.
— Зачем тогда делать из него козла отпущения? — медленно спросил он.
— А вы как думаете? Традиция.
— Уже тридцать лет, — сказал Джек. — Тридцать лет живу на свете и знаю, что пожарники никогда не врут, а полицейские — очень часто. Но не в этот раз.
— Они знают, что он не виноват. И ты знаешь.
— Виноват. И он сознался.
— Ну так и что?
— Ты когда-нибудь слышал такие слова, как «судебная медицина»?
— Говно на постном масле. Ничего у них нет.
— Господа, господа, — сказал Хадден, наклонившись вперед. — Мне кажется, мы уже беседовали на эту тему.
— Вот именно, — пробормотал Джек.
— Нет, раньше я думал, что Мышкин виноват, но…
Хадден поднял руки.
