– Ага, конторщиком. – Донат Саввич вздохнул,
вынул из золотого портсигара с бриллиантовой монограммой папиросу, сдул с нее
крошку табака. – А откуда у вас полоска на шее? Вот здесь. Такая бывает от
постоянного соприкосновения с воротником мундира у военных… Или у жандармов.
Чертов докторишка! Битый час издевался,
заставлял выдумывать всякую чепуху про детскую ветрянку и онанистические
склонности обожаемого племянника, а сам отлично все понял!
Феликс Станиславович добродушно усмехнулся и
развел руками, как бы отдавая должное проницательности собеседника. Нужно было
снова менять тактику.
– М-да, господин Коровин. Вас на мякине не
проведешь. Вы совершенно правы. Я не конторщик Червяков. Я заволжский
полицмейстер Лагранж. Как вы понимаете, человек моего положения пустяками
заниматься не станет. Я прибыл сюда по чрезвычайно важному делу, хоть и в
неофициальном качестве. Дело это связано…
– С неким монахом, запросто разгуливающим по
водам и пугающим по ночам глупых обывателей, – подхватил ушлый доктор, выпуская
колечко дыма. – Чем же, позвольте осведомиться, сей фантом заинтересовал ваше
везденоссующее, то есть я хотел сказать вездесущее ведомство? Уж не усмотрели
ли вы в святом Василиске пресловутый призрак, которым стращают эксплуататоров
господа марксисты?
Лагранж побагровел, готовый поставить
зарвавшегося лекаришку на место, но здесь приключилось одно странное
обстоятельство.
День нынче, в отличие от вчерашнего, выдался
солнечным и необычайно теплым, вследствие чего окна кабинета были раскрыты.
Погода стояла сладчайшая. Ни облачка, ни ветерка, сплошь золото листвы и
переливчатое дрожание воздуха. Однако же распахнутая створка жалюзи вдруг
качнулась – совсем чуть-чуть, но от профессионального взора полицмейстера эта
аномалия не ускользнула. Так-так, намотал себе на ус Феликс Станиславович.
Поглядим, что будет дальше.
Присматривая краешком глаза за интересной
створкой, он понизил голос:
– Нет, Донат Саввич, на призрак коммунизма
Черный Монах нисколько не похож. Однако же имеют место разброд и шатание среди
обывателей, а это уже по нашей части.
– Стало быть, Ленточкин – полицейский филер? –
Коровин удивленно покачал головой. – Ни за что не подумаешь. Видно, способный
малый, далеко пошел бы. Но теперь, увы, навряд ли. Жалко мальчишку, он
очень-очень плох. А хуже всего то, что я не могу сыскать ни одного хоть
сколько-то сходного медицинского прецедента. Непонятно, как подступиться к
лечению. А время уходит, драгоценное время. Долго он так не протянет…
Наконец-то разговор пошел о деле.
– Что он вам рассказал о событиях той ночи? –
спросил полковник и вынул блокнот. Доктор пожал плечами:
– Ничего. Ровным счетом ничего. Не в таком был
состоянии, чтоб рассказывать.
Я ему несимпатичен, мысленно констатировал
Лагранж, и до такой степени, что не желает нужным это скрывать. Ничего,
голубчик, фактики ты мне все равно изложишь, никуда не денешься.
Вслух говорить ничего не стал, лишь
выразительно постучал карандашом по бумаге: мол, продолжайте, слушаю.
– В прошлый вторник, то есть ровно неделю
назад, на рассвете меня разбудил привратник. В дом ломился ваш “племянник”,
всклокоченный, расцарапанный, с выпученными глазами и совершенно голый.
– Как так? – не поверил Феликс Станиславович.
– Совсем голый? И по острову так шел?
– Голее не бывает. Повторял все время одно и
то же: “Credo, Domine, credo!” Поскольку он уже бывал у меня прежде, когда…
Знаю, знаю, нетерпеливо покивал полковник,
дальше.
– Ах, даже так? – Доктор почесал переносицу. –
Хм, значит, о первом своем визите он вам доложить успел… В общем, видя, в каком
он состоянии, я велел пустить в дом. Какой там! Кричит, вырывается, двое
санитаров в прихожую затащить не смогли. Попробовали накинуть одеяло – ведь
холодно – то же самое: бьется, срывает с себя. Сгоряча надели смирительную
рубашку, но тут у него такие конвульсии начались, что я велел снять. Я вообще
противник насильственных способов лечения. Не сразу, совсем не сразу я понял…
Донат Саввич снял очки, не спеша протер
стеклышки и только после этого продолжил свой рассказ.
– М-да, так вот. Не сразу я понял, что имею
дело с небывало острым случаем клаустрофобии, когда больной не только боится
любых помещений, но даже не выносит никакой одежды… Говорю вам, очень редкий
случай, я такого ни в учебниках, ни в статьях не встречал. Поэтому и оставил
вашего “племянника” для изучения. К тому же и переправить его отсюда не
представляется возможным. Во-первых, простудится. Да и вообще, как везти
нагишом в смысле общественной нравственности? Паломники будут фраппированы, да
и архимандрит меня по головке не погладит.
Феликс Станиславович наморщил лоб, переваривая
удивительные сведения. Про неспокойную створку жалюзи (которая, впрочем, больше
не качалась) полицмейстер и думать забыл.
– Погодите, доктор, но… где же вы его держите?
Голого на улице, что ли?
Коровин рассмеялся довольным, снисходительным
смешком и встал.
– Пойдемте, старший конторщик, сами увидите.
* * *
Лечебница доктора Коровина располагалась в
самом лучшем месте острова Ханаана, на пологом лесистом холме, поднимавшемся к
северу от городка. Лагранжа с самого начала удивило отсутствие каких-либо
заборов и ворот. Дорожка, выложенная веселым желтым кирпичом, петляла меж
лужаек и рощиц, где на некотором отдалении друг от друга стояли домики самой
разной конструкции: каменные, бревенчатые, дощатые; черные, белые и
разноцветные; со стеклянными стенами и вовсе без окон; с башенками и
магометанскими плоскими крышами – одним словом, черт знает что. Пожалуй, этот
диковинный поселок несколько напоминал картинку из книжки “Городок в
табакерке”, которую маленький Филя очень любил в детстве, но с тех пор миновало
чуть не сорок лет, и вкусы Лагранжа за это время сильно переменились.
Первое впечатление, еще до знакомства с
Донатом Саввичем, было такое: доверили лечить сумасшедших еще большему
сумасходу. Куда только смотрят губернские попечители?
Теперь же, идя за доктором вглубь больничной
территории, полковник уже не смотрел на кукольные хижины, а держал в поле
зрения густые кусты боярышника, обрамлявшие дорожку. Кто-то крался там, с
другой стороны, и не слишком искусно – шуршал палой листвой, похрустывал
ветками. Можно было бы в два прыжка оказаться по ту сторону живой изгороди и
схватить топтуна за шиворот, но Лагранж решил не торопиться.
