Оранжерею Лагранж покинул в глубокой
задумчивости. Ясно было, что от “попрыгуна” помощи ждать нечего. Посланец
преосвященного сделался совершенным идиотом. Ну да ничего, как-нибудь обойдемся
и сами. День нынче ясный, значит, и ночь будет светлая. Народится новый месяц,
самая пора для Черного Монаха. Сесть с вечера в засаду на этой, как ее, Постной
косе. И взять голубчика с поличным, как только заявится. Что с того, что он
призрак? В позапрошлом году, еще в свою бытность на прежней должности в
Привисленском крае, Феликс Станиславович лично заарестовал Стася-Кровососа,
самого Люблинского Вампира. Уж на что ловок был, оборотень, а не пикнул.
Но прежде чем возвращаться в Арарат, оставалось
закончить еще одно дело.
Выйдя из тропиков на отрадную северную
прохладу, полицмейстер прислушался к тишине, постоял с полминуты безо всякого
движения, а потом стремительно бросился в кусты и выволок оттуда упирающегося
человечка – того самого соглядатая, что давеча крался вдоль дорожки, да и под
окном, надо полагать, тоже он подслушивал, больше некому.
Оказалось, знакомый. Такого раз увидишь – не
позабудешь: черный берет, клетчатый плащ, фиолетовые очки, бороденка клоком.
Тот самый невежа с пристани.
– Кто таков? – проревел полковник. – Зачем
шпионил?
– Нам нужно! Непременно! Обо всем! –
затараторил коротышка, глотая слова и целые куски предложений, так что общего
смысла в трескотне не просматривалось. – Я слышал! Власти предержащие!
Священный долг! А то черт знает чем! Тут смерть, а они! И никто, ни один
человек! Глухие, слепые, малиновые!
– Сергей Николаевич, голубчик, успокойтесь, –
ласково сказал крикуну Коровин. – У вас опять будут конвульсии. Этот господин
приехал к тому молодому человеку, что живет в оранжерее. А вы что себе
вообразили? – И вполголоса пояснил полковнику. – Тоже мой пациент, Сергей
Николаевич Лямпе. Талантливейший физик, но с большими странностями.
– Ничего себе “со странностями”, – пробурчал
Феликс Станиславович, но железные пальцы разжал и пленника выпустил. – Полный
умалишот, а еще на свободе разгуливает. Черт знает что у вас тут за порядки.
Скорбный духом физик умоляюще сложил руки и
воскликнул:
– Страшное заблуждение! Я думал, только я! А
это не я! Это кто-то еще! Тут не так! Всё не так! Но это неважно! Надо туда! –
Он ткнул пальцем куда-то в сторону. – Комиссию надо! В Париж! Чтоб Маша и Тото!
Пусть сюда! Они увидят, они поймут! Скажите им всем! Смерть! И еще будут!
Всё, хватит. Лагранж был сыт по горло общением
с идиотами. Он неделикатно покрутил пальцем у виска и пошел прочь, но
сумасшедший всё не желал угомониться. Обогнал полковника, забежал вперед,
вцепился руками в свои дурацкие очки и в отчаянии простонал:
– Малиновая, малиновая голова! Безнадежен!
* * *
Чтоб не терять время, идя по плутающей меж
холмов кирпичной дорожке, полицмейстер взял прямой курс на колокольню
монастыря, что поблескивала золотой луковкой над верхушками деревьев. Шел
негустой рощей, потом поляной, потом желто-красными кустами, за которыми вновь
открылась полянка, а за ней и окончательный спуск с возвышенности на равнину,
так что был отлично виден и город, и монастырь, чуть не пол-острова да еще
озерный простор в придачу.
На краю полянки, в ажурной беседке, сидел
какой-то человек в соломенной шляпе и куцем пиджачке. Услышав за спиной
решительную поступь, незнакомец испуганно вскрикнул и проворным движением
спрятал что-то под пальто, лежавшее рядом на скамейке.
Этот жест был Лагранжу отлично знаком по
полицейской службе. Так застигнутый врасплох вор прячет краденое. Можно без
колебаний хватать за шиворот и требовать вывернуть карманы – что-нибудь
уличающее уж непременно сыщется.
Вороватый субъект оглянулся на полковника и
улыбнулся мягкой, сконфуженной улыбкой.
– Простите, я думал, это… совсем другой
человек. Ах, как это было бы некстати!
Тут он заметил профессионально подозрительный
взгляд Феликса Станиславовича и тихонько рассмеялся:
– Вы, должно быть, подумали, что я тут орудие
убийства спрятал или еще что-нибудь ужасное? Нет, сударь, это книга.
Он с готовностью приподнял пальто, под которым
и в самом деле оказалась книга: довольно толстая, в коричневом кожаном
переплете. Одно из двух: либо какое-нибудь похабство, либо политическое. Иначе
зачем прятать?
Но полицмейстеру сейчас было не до запретного
чтения.
– Какое мне дело? – раздраженно буркнул он. –
Что за манера приставать с глупостями к незнакомому человеку…
И пошел себе дальше, чтоб спуститься по
тропинке к городу.
Разговорчивый господин сказал ему вслед:
– Мне и Донат Саввич пеняет, что я слишком
навязчив и докучаю людям. Извините.
В голосе, которым были произнесены эти слова,
не было и тени обиды. Лагранж остановился как вкопанный, но не от раскаяния за
грубость, а заслышав имя доктора.
Полковник вернулся к беседке, посмотрел на
незнакомца повнимательней. Отметил доверчиво распахнутые голубые глаза, мягкую
линию губ, детски-наивный наклон светловолосой головы.
– Вы, верно, из пациентов господина Коровина?
– учтивейшим образом осведомился полицмейстер.
– Нет, – ответил блондин и опять нисколько не
обиделся. – Я теперь совершенно здоров. Но раньше я точно лечился у Доната
Саввича. Он и сейчас за мной приглядывает. Помогает советами, чтением вот моим
руководит. Я ведь ужасно необразован, нигде и ничему толком не учился.
Кажется, предоставлялась удобная возможность
собрать дополнительные сведения о колючем докторе. Сразу было видно, что этот
малахольный ничего утаивать не станет – выложит всё, о чем ни спроси.
– А не позволите ли с вами немножко посидеть?
– сказал Лагранж, поднимаясь на ступеньку. – Очень уж тут вид хорош.
– Да, очень хорош, я оттого и люблю здесь
находиться. Мне тут давеча, когда воздух особенно прозрачен был, знаете, что на
ум пришло? – Светловолосый подвинулся, давая место, и снова рассмеялся. –
Посадить бы сюда какого-нибудь самого отчаянного атеиста, из тех, что всё
требуют научных доказательств существования Бога, да и показать такому скептику
остров и озеро. Вот оно доказательство, и других никаких ненадобно. Вы со мной
согласны?
Феликс Станиславович немедленно и с жаром
согласился, прикидывая, с какого бы конца вывернуть на продуктивную тему, но
словоохотливый собеседник, похоже, имел на предстоящий разговор собственные
виды.
