– Какого чуда?
– Если я не обнаружу способ, которым можно
остановить болезненный процесс и повернуть его вспять. Ладно, идемте. Ничего вы
от него не добьетесь, как и ваш предшественник.
Вернувшись в кабинет Коровина, заговорили уже
не о несчастном Алексее Степановиче, а именно о “предшественнике”, то есть о
покойном Лагранже.
– Кажется, по роду деятельности я обязан быть
неплохим физиогномистом, – говорил Донат Саввич, поглядывая то на Бердичевского,
то в окно. – И ошибаюсь в людях очень, очень редко. Но ваш полицмейстер своей
выходкой, признаться, поставил меня в тупик. Я бы с уверенностью поручился, что
это типаж уравновешенный, с высокой саморасценкой, примитивно-предметного
мировосприятия. Такие не имеют склонности ни к суициду, ни к
психотравматическому помешательству. Если кончают с собой, то разве что от
полной безысходности – перед угрозой позорного суда либо когда от запущенного
сифилиса нос провалится и глаза ослепнут. Если сходят с ума, то от чего-нибудь
пошлого и скучного: начальство по службе обошло, или выигрыш в лотерею на
соседний номер выпал – был такой случай с одним драгунским капитаном. Я бы к
себе такого пациента, как ваш Лагранж, ни за что не взял. Неинтересно.
Как-то само собой, без особенных усилий со
стороны обоих собеседников, получилось, что первоначальная взаимная
настороженность и даже колючесть сошли на нет, и разговор теперь велся между
умными, уважающими друг друга людьми.
Матвей Бенционович тоже подошел к окну,
посмотрел на нарядные домики, где жили подопечные Коровина.
– Содержание больных, верно, обходится вам в
круглую сумму?
– Без малого четверть миллиона в год. Если
поделить на двадцать восемь человек (а именно столько у меня сейчас пациентов),
в среднем получится примерно по восемь тысяч, хотя, конечно, разница в расходах
большая. Ленточкин мне почти ничего не стоит. Живет, как птаха божья. И, боюсь,
скоро упорхнет, “улетит на небо”. – Доктор печально усмехнулся.
Потрясенный невероятной цифрой, Бердичевский
воскликнул:
– Восемь тысяч! Но это…
– Вы хотите сказать “безумие”? – улыбнулся
Донат Саввич. – Скорее блажь миллионера. Другие богачи тратят деньги на
предметы роскоши или кокоток, а у меня свое пристрастие. Это не филантропия,
поскольку делаю я это не для человечества, а для собственного удовольствия. Но
и на благотворительность я расходую немало, потому что из всех земных достояний
превыше всего ценю собственную совесть и всячески оберегаю ее от терзаний.
– Однако же не кажется ли вам, что вашу
четверть миллиона можно было бы потратить с пользой для гораздо большего
количества людей? – не удержался от шпильки Матвей Бенционович.
Врач снова улыбнулся, еще благодушнее.
– Вы имеете в виду голодных и бездомных? Ну,
разумеется, я не забываю и о них. Доход с доставшегоря мне по наследству капитала
составляет полмиллионa в год. Ровно половину я отдаю благотворительным
обществам как добровольный налог на богатство или, если угодно, в уплату за
чистую совесть, зато с оставшейся суммой уже поступаю по полному своему
усмотрению. Вкушаю фуа-гра безо всякой виноватости, а хочется играть в доктора
– играю. С полной душевной безмятежностью. А вы разве пожалели бы половину
своего дохода в обмен на крепкий сон, здоровый аппетит и гармонию с собственной
душой?
Матвей Бенционович лишь развел руками, затруднившись
ответить на этот вопрос. Не толковать же миллионщику про двенадцать детей и про
выплату банковской ссуды за домик с садом.
– На самого себя я трачу сущую ерунду, тысяч
двадцать-тридцать, – продолжил Коровин, – всё прочее уходит на мое увлечение.
Каждый из моих пациентов – настоящий клад. Все необычные, все талантливые, про
каждого можно диссертацию написать, а то и книгу. Я вам уже говорил, что беру
не всякого, а с большим разбором и только тех, кто мне чем-либо симпатичен.
Иначе не установить доверительной связи.
Он посмотрел на товарища прокурора, улыбнулся
ему самым приязненным образом и сказал:
– Такого человека, как вы, пожалуй, взял бы.
Если, конечно, у вас обнаружился бы душевный недуг.
– В самом деле? – рассмеялся Бердичевский,
чувствуя себя польщенным. – Что же я, по-вашему, за человек?
Донат Саввич собрался было ответить, но здесь
его взгляд опять обратился в окно, и он с заговорщическим видом объявил:
– А вот мы сейчас узнаем. Открыл створку,
крикнул кому-то:
– Сергей Николаевич! Опять подслушиваете?
Ай-я-яй. Скажите лучше, при вас ли ваши замечательные очки? Отлично! Не будете
ли вы столь любезны заглянуть ко мне на минуту?
Вскоре в кабинет вошел щуплый человечек,
одетый в некое подобие средневековой мантии, в большом берете и с полотняной
сумкой, в которой что-то постукивало.
– Что это у вас? – с интересом спросил доктор,
показывая на сумку.
– Образцы, – ответил странный субъект,
разглядывая Бердичевского. – Минералы. С берега. Эманационный анализ. Я объяснял.
Но вы глухи. Это кто? Почему про того?
– А вот, позвольте представить. Господин
Бердичевский, блюститель законности. Прибыл, чтобы расследовать наши
таинственные происшествия. Господин Лямпе, гениальный физик и по
совместительству мой постоялец.
– Понятно, – покосился на Коровина товарищ
прокурора, а “физику” осторожно сказал. – M-м, рад, очень рад. Желаю
здравствовать.
– Блюститель? Расследовать?! – закричал
сумасшедший, не ответив на приветствие. – Но это… Да-да! Давно! И на вид не
такой, как тот! Я сейчас, сейчас… Ах, где они? Куда?
Он так взволновался, что Матвею Бенционовичу
стало не по себе – не накинется ли, однако доктор успокаивающе ему подмигнул.
– Вы ищете ваши замечательные очки? Да вот же
они, в нагрудном кармане. Я как раз хотел попросить вас произвести
хромоспектрографию этого господина.
– Что-что? – еще больше встревожился чиновник.
– Хромо…
– Хромоспектрографию. Это одно из изобретений
Сергея Николаевича. Он открыл, что каждый человек окружен некоей эманацией,
невидимой зрению. Цвет этого излучения определяется состоянием внутренних
органов, умственным развитием и даже нравственными качествами, – с самым
серьезным видом стал объяснять Коровин. – Очки господина Лямпе способны делать
сей призрачный ореол видимым. И надо сказать, эманационный диагноз в части
физического здоровья у Сергея Николаевича нередко оказывается верен. Человечек
тем временем уже нацепил на нос огромные очки с фиолетовыми стеклами и наставил
их на Бердичевского.
