– Отчего же по глупости? – вздохнул
архимандрит.
– Так ведь ужас какой! Сам зеленый, бугристый,
зубищ полна пасть, и пастью этой он, фараон египетский, улыбается! Так-то
жутко! И глазки малые, кровожадные, тоже с улыбочкой глядят! Ничего страшнее в
жизни не видывала! И снится мне с тех пор, снится каждую ночь эта его кошмарная
улыбка!
По тому, как взволновалась, возбудилась
посетительница, до сего момента весьма спокойная и разумная, было видно, что
нервно-психическое лечение ей бы и в самом деле не повредило. Это ведь сколько
угодно бывает, что человек, во всех отношениях нормальный, даже рассудительный,
на каком-нибудь одном пункте проявляет совершенную маниакальность. Было ясно,
что для московской вдовы предметом такого помешательства стала африканская
рептилия.
Прослушав пересказ нескольких болезненных
сновидений, одно кошмарней другого (и все с непременным участием улыбчивого
ящера), отец Виталий сдался: подошел к столу и, брызгая чернилами, быстро
набросал несколько строк.
– Всё, дочь моя. Вот вам рекомендация.
Поезжайте к Донату Саввичу, а у меня, извините, неотложные дела.
Госпожа Лисицына вскочила, непроизвольно
схватившись рукой за намятые стулом филейные части, прочла записку и осталась
недовольна.
– Нет, отче. Что это за рекомендация: “Прошу
выслушать подательницу сего и по возможности оказать помощь”? Это в
департаментах так пишут на прошении, когда отвязаться хотят. Вы, отче,
построже, потребовательней напишите.
– Как это “потребовательней”?
– “Милостивый государь Донат Саввич, – стала
диктовать Полина Андреевна. – Вам известно, что я редко обременяю Вас просьбами
личного свойства, посему умоляю не отказать в исполнении этой моей петиции.
Сердечнейшая моя приятельница и духовная сомысленница г-жа Лисицына,
одолеваемая тяжким душевным недугом, нуждается в срочной…”
На “сердечнейшей приятельнице и духовной
сомысленнице” настоятель было заартачился, но Полина Андреевна снова уселась на
стул, достала из мешочка вязанье, стала рассказывать еще один сон: как снился
ей на ее хладном вдовьем ложе покойный супруг; обняла она его, поцеловала,
вдруг видит – из-под ночного колпака мерзкая пасть зубастая, улыбчивая, и лапы
страшные давай бок когтить…
Архимандрит на что твердый был муж, а не
выдержал, до конца ужасный сон не дослушал – капитулировал. Написал
рекомендацию, как требовалось, слово в слово.
Получалось, что плоть госпожи Лисицыной снесла
испытание стулом не напрасно – теперь можно было всерьез приступать к
расследованию.
Интересные люди
То-то удивился бы преосвященный Виталий, если
б послушал, как повела разговор взбалмошная московская дамочка с доктором
Коровиным. Ни про улыбчивого ящера, ни про двусмысленные сновидения Полина
Андреевна владельцу клиники рассказывать не стала. Поначалу она вообще почти не
раскрывала рта, приглядываясь к уверенному бритому господину, читавшему
рекомендательное письмо.
Заодно обвела взглядом и кабинет – самый
обычный, с дипломами и фотографиями на стенах. Необычной была только картина в
великолепной бронзовой раме, что висела над столом: весьма убедительно и
детально выписанный осьминог, в каждом из длинных пупырчатых щупальцев которого
корчилось по обнаженной человеческой фигурке. Физиономия монстра (если только
главотуловище исполинского моллюска можно назвать “физиономией”) удивительно
напоминала очкастое, властное лицо самого Доната Саввича, причем совершенно
невозможно было определить, за счет чего достигнуто такое точное сходство –
никакой карикатурности или искусственности в обличье гигантского спрута не
наблюдалось.
Дочитав записку архимандрита, доктор с
интересом воззрился на гостью поверх своих золотых очков.
– Никогда не получал от отца Виталия столь
непререкаемого послания. Кем вы приходитесь высокопреподобному, что он этак
усердствует? – Донат Саввич насмешливо улыбнулся. – “Сомысленница” –
словечко-то какое. Неужели что-нибудь романтическое? Это было бы интересно с
психофизиологической точки зрения – я всегда числил отца настоятеля
классическим типажем нереализованного мужеложца. Скажите, госпожа… э-э-э…
Лисицына, вы и в самом деле тяжко больны? Тут сказано: “Спасите исстрадавшуюся
от невыносимых мук женскую душу”. По первому впечатлению не очень похоже, чтоб
ваша душа так уж исстрадалась.
Полина Андреевна, уже составившая себе
определенное мнение о хозяине кабинета, на письмо махнула рукой, беззаботно
засмеялась.
– Тут вы правы. И насчет архимандрита, скорее
всего, тоже. Женщин он терпеть не может. Чем я беззастенчиво и воспользовалась,
чтобы силой вырвать у бедняжки пропуск в вашу цитадель.
Доктор приподнял брови и слегка раздвинул
уголки рта, как бы участвуя в смехе, но не полностью, а лишь отчасти.
– Зачем же я вам понадобился?
– О вас в Москве рассказывают столько
интригующего! Мое решение отправиться в Новый Арарат на богомолье было порывом,
удивившим меня саму. Знаете, как это бывает у нас, женщин? Вот приплыла я сюда
и совершенно не знаю, чем себя занять. Ну, попробовала молиться – порыв, увы,
прошел. Сходила посмотреть на архимандрита. Еще покатаюсь на катере вокруг
архипелага… – Полина Андреевна развела руками. – А обратно мне плыть только
через четыре дня.
Искренность красивой молодой дамы не
рассердила Коровина, а скорее развеселила.
– Так я для вас вроде аттракциона? – спросил
он, улыбаясь уже полноценно, а не в четверть силы.
– Нет-нет, что вы! – испугалась легкомысленная
гостья, да сама и прыснула. – То есть, разве что в самом уважительном смысле.
Нет, правда, мне рассказывали про вас совершеннейшие чудеса. Грех было бы не
воспользоваться случаем!
А дальше, расположив к себе собеседника
откровенностью, Полина повела беседу по законам правильного обхождения с
мужчинами. Закон номер один гласил: если хочешь понравиться мужчине – льсти.
Чем мужчина умней и тоньше, тем умней и тоньше должна быть лесть. Чем он
грубее, тем грубее и похвалы. Поскольку доктор Коровин был явно не из глупцов,
Полина Андреевна принялась плести кружева издалека.
Внезапно посерьезнев, госпожа Лисицына
сказала:
