Здесь госпожа Лисицына закивала головой, как если
бы доктор высказывал тезис, который приходил ей в голову раньше и с которым она
была целиком согласна.
– Человек тем и ценен, тем и интересен, –
продолжил Коровин, – если угодно, тем и велик, что он может меняться к лучшему.
Всегда. В любом возрасте, после любой ошибки, любого нравственного падения. В
саму нашу психику заложен механизм самосовершенствования. Если этот механизм не
использовать, он ржавеет, и тогда человек деградирует, опускается ниже
собственной нормы. Второй краеугольный камень моей теории таков: всякий изъян,
всякий провал в личности одновременно является и преимуществом, возвышенностью
– надобно только повернуть этот пункт душевного рельефа на сто восемьдесят
градусов. И вот вам третий мой основополагающий принцип: всякому страдающему
можно помочь, и всякого непонятого можно понять. А когда понял – вот тогда
можно начинать с ним работу: превращать слабого в сильного, ущербного в
полноценного, несчастного в счастливого. Я, милая Полина Андреевна, не выше
своих пациентов, не умнее, не лучше – разве что побогаче, хотя среди них тоже
есть весьма состоятельные люди.
– Вы полагаете, что каждому человеку можно
помочь? – всплеснула руками слушательница, взволнованная словами доктора. – Но
ведь есть отклонения, которые излечить очень трудно! Например, тяжкое пьянство
или, хуже того, опиомания!
– Это-то как раз ерунда, – снисходительно
улыбнулся доктор. – С этого я и начал когда-то свои эксперименты. У меня есть
собственный островок в Индийском океане, далеко от морских путей. Там я селю
самых безнадежных алкоголиков и наркоманов. Никаких дурманных зелий на острове
не найти, ни за какие деньги. Там, впрочем, деньги вообще хождения не имеют.
Раз в три месяца приходит шхуна с Мальдивских островов, привозит все
необходимое.
– И не сбегают?
– Кто хочет вернуться к старому, волен уплыть
на той же шхуне обратно. Насильно там никого не держат. Я считаю, что выбор у
человека отбирать нельзя. Хочет погибнуть – что ж, его право. Так что истинную
трудность представляют не рабы бутылки и кальяна, а люди, к аномальности
которых ключик запросто не подберешь. Вот с какими пациентами я работаю здесь,
на Ханаане. Иногда успешно, иногда – увы.
Коровин вздохнул.
– В семнадцатом коттедже у меня живет один
железнодорожный телеграфист, который уверяет, что его похитили жители иной
планеты, увезли к себе и продержали там несколько лет, причем гораздо более
длинных, чем на Земле, поскольку тамошнее солнце гораздо больше нашего.
– Довольно тонкое замечание для простого
телеграфиста, – заметила Полина Андреевна.
– Это еще что. Вы бы послушали, как он
рассказывает про этот самый Вуфер (так называется планета) – куда там Свифту
вкупе с Жюль Верном! Какие живые детали! Какие технические подробности –
заслушаешься. А язык! Он дает мне уроки вуферского языка. Я стал специально
составлять глоссарий, чтобы его поймать. Что вы думаете? Он ни разу не ошибся,
помнит все слова! И грамматика удивительно логична, гораздо стройнее, чем в
любом из знакомых мне земных языков!
Лисицына сцепила руки – так ей было любопытно
слушать про другую планету.
– А как он объясняет свое возвращение?
– Говорит, его сразу предупредили, что берут
на время, погостить, и вернут обратно целым и невредимым. Еще он утверждает,
что гостей с Земли на Вуфере перебывало немало, просто большинству стирают
память, чтобы не создавать для них же самих трудностей при возвращении. А мой
пациент попросил оставить ему все воспоминания, за что теперь и терпит. Кстати,
напомните мне рассказать вам другой случай о причудах памяти…
Видно было, что Коровин сел на любимого конька
и теперь остановится нескоро, да Полина Андреевна меньше всего хотела, чтобы он
останавливался.
– Он говорит, что вуферяне наблюдают за жизнью
на Земле уже очень давно, целые столетия.
– А почему не объявляются?
– С их точки зрения, мы пока еще слишком дики.
Сначала мы должны решить собственные проблемы и перестать мучить друг друга.
Лишь после этого мы созреем для междупланетарного общения. По их расчетам, это
может произойти не ранее 2080 года, да и то в самом благоприятном случае.
– Ах, как нескоро, – огорчилась Лисицына. –
Нам с вами не дожить.
Донат Саввич улыбнулся:
– Помилуйте, это же бред больной фантазии,
хоть и очень складный. На самом деле никуда наш телеграфист не отлучался. Был
на охоте с приятелями, подстрелил утку. Полез в камыши за трофеем, отсутствовал
не долее пяти минут. Вернулся без утки и без ружья, вел себя очень странно и
сразу принялся рассказывать про планету Вуфер. Прямо с болота его доставили в
уездную больницу, а потом уже, много месяцев спустя, он попал ко мне. Бьюсь над
ним, бьюсь. Тут главное в его логическом панцире дыру пробить, бред
скомпрометировать. Пока не получается.
– Ах, как это интересно! – мечтательно
вздохнула Полина Андреевна.
– Еще бы не интересно. – У доктора сейчас был
вид коллекционера, гордо демонстрирующего главные сокровища своего собрания. –
Телеграфист хоть ведет себя обычным образом (ну, не считая того, что днем спит,
а ночи напролет на звезды смотрит). А вот помните, я говорил про маниака,
который, подобно мне в юности, хочет жить вечно? Зовут его Веллер, коттедж
номер девять. Он весь сосредоточен на собственном здоровье и долголетии. Этот,
пожалуй, доживет и до 2080 года, когда к нам прилетят знакомиться с планеты Вуфер.
Питается исключительно здоровой пищей, строго высчитывая ее химический состав.
Живет в герметично запертом и стерилизованном помещении. Всегда в перчатках. Я
и прислуга общаемся с ним только через марлевое окошко. В психиатрическую
клинику Веллер попал после того, как добровольно подвергся операции по
кастрированию – он уверяет, что каждое семяизвержение отнимает двухсуточную
жизненную энергию, отчего мужчины живут в среднем на семь-восемь лет меньше,
чем женщины.
– Но без свежего воздуха и моциона он долго не
проживет!
