– Не беспокойтесь, у Веллера все продумано.
Во-первых, по составленному им чертежу в коттедже установлена сложная система
вентиляции. Во-вторых, он с утра до вечера делает то гимнастику, то упражнения
по глубокому дыханию, то обливается горячей и холодной водой – разумеется,
дистиллированной. Час в день непременно гуляет на свежем воздухе, с
невероятными предосторожностями. Земли ногами не касается, специально выучился
ходить на ходулях, “чтоб не вдыхать почвенные миазмы”. Ходули стоят на крыльце,
снаружи дома, поэтому Веллер до них иначе как в перчатках не дотрагивается.
Гуляющий Веллер – это, скажу вам, картина! Приезжайте нарочно полюбоваться,
между девятью и десятью часами утра. Затянут в клеенчатый костюм, на лице
респираторная маска, и деревянными шестами по земле: бум, бум, бум. Прямо
статуя Командора!
Доктор засмеялся, и Полина Андреевна охотно к
нему присоединилась.
– А что вы хотели рассказать про причуды
памяти? – спросила она, все еще улыбаясь. – Тоже что-нибудь смешное?
– Совсем напротив. Очень грустное. Есть у меня
пациентка, которая каждое утро, просыпаясь, возвращается в один и тот же день,
самый страшный день ее жизни, когда она получила известие о гибели мужа. Она
тогда закричала, упала в обморок и пролежала в беспамятстве целую ночь. С тех
пор каждое утро ей кажется, что она не проснулась, а очнулась после обморока и
что страшное известие поступило лишь накануне вечером. Время для нее словно
остановилось, боль потери совершенно не притупляется. Откроет утром глаза – и
сразу крик, слезы, истерика… К ней приставлен специальный врач, который ее
утешает, втолковывая, что несчастье произошло давно, семь лет назад. Сначала
она, естественно, не верит. На доказательства и объяснения уходит вся первая
половина дня. К обеденному времени больная дает себя убедить, понемногу
успокаивается, начинает спрашивать, что же за эти семь лет произошло. Очень
живо всем интересуется. К вечеру она уже совсем покойна и умиротворена. Ложится
с улыбкой, спит сном младенца. А утром проснется – и все сначала: горе,
рыдание, попытки суицида. Бьюсь, бьюсь, а ничего пока сделать не могу. Механизм
психического шока еще слишком мало изучен, приходится идти на ощупь. Состоять
при этой пациентке очень тяжело, ведь каждый день повторяется одно и то же. Врачи
более двух-трех недель не выдерживают, приходится заменять…
Увидев, что у слушательницы на глазах слезы,
Донат Саввич бодро сказал:
– Ну-ну. Не все мои пациенты несчастны. Есть
один совершенно счастливый. Видите картину?
Доктор показал на уже поминавшегося осьминога,
на которого Полина Андреевна во все продолжение беседы поглядывала частенько –
было в этом полотне что-то особенное, нескоро и ненадолго отпускающее от себя
взгляд.
– Творение кисти Конона Есихина. Слышали про
такого?
– Нет. Поразительный дар!
– Есихин – гений, – кивнул Коровин. – Самый
настоящий, беспримесный. Знаете, из тех художников, которые пишут, будто до них
вовсе не существовало никакой живописи – ни Рафаэля, ни Гойи, ни Сезанна.
Вообще никого – пока не народился на свет Конон Есихин, первый художник Земли,
и не стал вытворять такое, что холст у него оживает прямо под кистью.
– Есихин? Нет, не знаю.
– Разумеется. Про Есихина мало кто знает –
лишь немногие гурманы искусства, да и те уверены, что он давно умер. Потому что
Конон Петрович – совершенный безумец, шестой год не выходит из коттеджа номер
три, а перед тем еще лет десять просидел в обычном сумасшедшем доме, где
идиоты-врачи, желая вернуть Есихина к “норме”, не давали ему ни красок, ни
карандашей.
– В чем же состоит его безумие? – Полина
Андреевна всё смотрела на осьминога, который чем дальше, тем больше
месмеризировал ее своим странным холодным взглядом.
– Пушкина помните? Про несовместность гения и
злодейства? Пример Есихина доказывает, что они отличнейшим образом совместны.
Конон Петрович – злодей нерефлектирующий, естественный. Увлеченность
творчеством истребила в его душе все прочие чувства. Не сразу, постепенно.
Единственное существо, которое Есихин любил, и любил страстно, была его дочь,
тихая, славная девочка, рано лишившаяся матери и медленно угасавшая от чахотки.
Месяцами он почти не отходил от ее ложа – разве что на час-другой в мастерскую,
поработать над картиной. Наконец додумался перенести холст в детскую, чтобы
вовсе не отлучаться. Не ел, не пил, не спал. Те, кто видел его в те дни,
рассказывают, что вид Есихина был ужасен: всклокоченный, небритый, в
перепачканной красками рубашке, он писал портрет своей дочери – зная, что этот
портрет последний. Никого в комнату не пускал, всё сам: подаст девочке пить,
или лекарство, или поесть, и снова хватается за кисть. Когда же у ребенка
началась агония, Есихин впал в истинное исступление – но не от горя, а от
восторга: так чудесно играли свет и тень на искаженном мукой исхудалом личике.
Собравшиеся в соседней комнате слышали жалобные стоны из-за запертой двери.
Умирающая плакала, просила воды, но тщетно – Есихин не мог оторваться от
картины. Когда, наконец, выломали дверь, девочка уже скончалась, Есихин же на
нее даже не смотрел – всё подправлял что-то на холсте. Дочь отвезли на
кладбище, отца в сумасшедший дом. А картина, хоть и незаконченная, была
выставлена на Парижском салоне под названием “La morte triomphante”
(“Смерть-победительница” (фр.)) и получила там золотую медаль.
– Рассудок отца не вынес горя и воздвиг себе
защиту в виде творчества, – так истолковала добросердечная Полина Андреевна
услышанную историю.
– Вы полагаете? – Донат Саввич снял очки,
протер, снова надел. – А я, изучая случай Есихина, привожу к выводу, что
настоящий, исполинский гений без омертвения некоторых зон души созреть до конца
не может. Истребив в себе, вместе с любовью к дочери, остатки человеческого,
Конон Петрович полностью освободился для искусства. То, что он сейчас создает у
себя в третьем коттедже, когда-нибудь станет украшением лучших галерей мира. И
кто из благодарных потомков вспомнит тогда плачущую девочку, которая умерла, не
утолив последней жажды? Я нисколько не сомневаюсь, что мою лечебницу, меня
самого, да и остров Ханаан в грядущих поколениях будут помнить лишь из-за того,
что здесь жил и творил гений. Кстати, хотите посмотреть на Есихина и его
картины?
Госпожа Лисицына ответила не сразу и как-то не
очень уверенно:
– Да… Наверное, хочу.
Подумала еще, кивнула сама себе и сказала уже
тверже:
– Непременно хочу. Ведите.
