– Да ну? – вдруг ехидно прозвучал голос тети Ляли, и тюрбан свалился на плечо от резкого поворота головы в мамину сторону. – Правда, что ли?
Мама застыла, не донеся до кастрюли плошку с квашеной капустой. Было что-то в голосе тетя Ляли действительно ужасно непривычное, злобно-уничижительное.
– Ты, Лидуша, уж не рассуждала бы со своей колокольни, ладно? Надо же, побрезговала бы она… Да ты хоть один денек своей жизни жила, как я? Да хоть часок?
И – выразительный кивок в сторону их комнаты, где сидел на тахте папа, уткнувшись в телевизионную новостную программу. Мама молчала, поджав губы. Вмиг лицо ее сделалось удивленно-несчастным, и мелко-мелко задрожали щеки… А тетя Ляля и не думала ее жалеть в своей злобной отповеди:
– Ну же, признайся, Лидуш? Ведь ни дня, ни часа не жила! А если бы ухватила денек или даже часок, тогда бы и поняла, где счастье, а где противно. Не тебе меня учить, Лидочка, ой не тебе… И все, и кончим на этом! Извини, если обидела…
Мама слегка дернулась, будто обжегшись пальцами о кастрюлю, но больше ничего тете Ляле не сказала. Зато долго плакала потом, ночью… Папа громко храпел, а мама плакала. Так горько плакала, что у нее, восьмилетней соплюхи, душа разрывалась. Даже хотела встать со своей кровати, подойти к маме, подластиться, но потом вдруг поняла – нельзя. Слишком уж плотен был вокруг мамы кокон ее несчастья, ее тайного горя-горюшка, ей пока непонятного. Лежала под одеялом, сжавшись в комок, испуганно смотрела в темноту, вспоминая странные тети-Лялины слова – ни дня не жила, ни часа…
За спиной хлопнула дверь. Нина вздрогнула, оглянулась. Никита…
– Ну как ты, Нин? Лучше тебе?
– Да, Никит, уже лучше.
– Тогда пойдем в дом? Холодно.
– Пойдем…
В доме звучало танго. Танцевали Лариса Борисовна и Лев Аркадьевич – очень красиво. Все сидели, глядели на них, как завороженные. Вот зазвучал последний страстный аккорд, и Лариса Борисовна томно прогнулась в спине, поддерживаемая сильной рукой мужа… Браво! Браво, аплодисменты! Гул одобрения! Очень красиво…
И снова застолье, шумное, веселое, и хмельной выкрик-всплеск подруги Ларисы Борисовны – полноватой стареющей красавицы Инны:
– Ой, я же совсем забыла! Вы слышали новость? У Ковальчуков на той неделе свадьба – дочку замуж выдают!
– Да неужели? – подняла бровь Лариса Борисовна. – Надо же… Добились-таки своего. Я помню, какой скандал Ковальчуки бедной девочке закатили, когда она хотела из дому уйти. Ну, чтобы жить со своим парнем…
– А я считаю, правильно закатили! – тряхнула блондинистой головой Инна. – Я бы вообще запретила эти легкомысленные гражданские проживания, будь моя воля! Если любишь своего ребенка, не приветствуй этого легкомыслия! Тем более если у тебя дочь! Ну, если сын, тогда другое дело, конечно…
– А по-моему, ты отстала от жизни, Инночка… – бросила Лариса Борисовна.
– Ничуть! Я вот, например, своим детям этого не позволю… Только через мой труп. Тем более моей Ирке, когда подрастет, не позволю! И не в отсталости тут дело, понимаешь, Лар? Просто в девочках надо с младенчества женское достоинство воспитывать! Чтоб, так сказать, с молоком матери… Чтоб никакого побочного использования, только законный уважаемый статус жены!
– Бедная, бедная Ирка… – нагнувшись к уху Нины, горячо шепнул Никита. – Ей ни то ни другое не грозит, она ж страшная, как вавилонский плен…
Нина кивнула головой, вяло улыбнулась. А на душе от неловкости кошки скребли. Нет, понятно, что ее никто этим разговором обидеть не хотел… А если точнее, ее вообще здесь всерьез не воспринимали. Но оттого еще обиднее было…
Ничего, съела и это. А что оставалось? Возмутиться? Смешно… А под конец, когда чай пили, еще и дорогая кузина Таточка в огонь маслица подлила:
– Ник, у меня день рождения в субботу, ты будешь, надеюсь?
Но, к счастью, кузина опомнилась вовремя, стрельнула глазами в ее сторону:
– Ой… То есть вы с Ниной, конечно же… Будете?
– Будем, Татка. Спасибо.
– Тогда подруливайте к двум на дачу. Я, кстати, половину нашего факультета туда пригласила, весело будет, оторвемся! У нас все девчонки классные, между прочим!
– Таточка, только не как в прошлый раз… – простонал со своего места Константин Борисович, умильно глядя на дочь.
– Не знаю, пап, ничего не могу гарантировать! Но дачу точно не сожжем, не бойся…
И опять – общий смех.
Вот что, что смешного эта разбалованная девчонка сейчас сказала? Что дачу не подожжет? Или это правда – смешно? И надо тоже вовсю смеяться, а не сидеть букой-занудой? – проворчала про себя Нина. Господи!.. Не день рождения, а испытание для человека, лишнего на этом празднике жизни. Скорей бы домой.
После десяти гости начали разъезжаться потихоньку. Выходили в мартовскую темень хмельные, расслабленные, долго прощались на крыльце с хозяевами. Лариса Борисовна выглядела уставшей, с трудом держала лицо в улыбке. Внимательно глянув на сына, произнесла озабоченно:
– Ты какой-то бледненький, Ник… Может, ночевать останетесь?
– Ну, мам, ты даешь… А зачем я тогда за весь вечер малюсенького глотка шампанского не сделал? Я ж за рулем…
– Значит, тебе трезвого вечера жалко? У тебя что, в этом смысле появились проблемы?
– Ой, ну о чем ты, мам. Какие проблемы? Ладно, мы поехали. Пока.
– До свидания, Лариса Борисовна… – тихо проговорила Нина из-за плеча Никиты.
– Да, Ниночка, до свидания… – бросила Лариса Борисовна так, между прочим, и улыбнулась дежурно, по-прежнему с пристрастием разглядывая сына. – Осторожнее за рулем, Ник… Дорога скользкая.
Нине вдруг подумалось – а если бы они с Никитой были женаты? Она так же бросила бы свое «до свидания» – между прочим? Наверняка ведь нет…
Ехали молча, под песенки «Русского радио». Разные были песенки, шустро сменяли одна другую. Никита то покачивал головой в такт, то морщился недовольно. Нина, кстати, давно заметила, что их музыкальные пристрастия часто не совпадали. Нет, по большому счету совпадали, конечно, тут дело в другом… В ее всеядности, наверное. Она любую музыку принимала, а Никита – нет… Когда звучало что-то совсем популярно-простенькое, Никита морщился недовольно, а она ничего, подпевала даже. А отчего не подпеть? Весь народ в большинстве своем подпевает тому, что из каждого утюга слышится, звучит непритязательно популярной мелодией и такими же непритязательными стишатами! А она и есть – народ. По крайней мере, ей понятно, о чем поют… Вот и сейчас – ворвалось в салон бодренькое, счастливо-веселое: «…Я хочу от тебя сына! И я хочу от тебя дочку! И точка! И точка!»
Ну? Чем не песенка? Да, простая. Да, слова глупые. Но ведь от души! Хочет женщина замуж, хочет родить от любимого мужчины сына и дочку… Можно сказать, чаяния миллионов женщин пропела! Эти же чаяния по меньшей мере уважать надо! А Никита опять морщится. Еще и руку протянул, звук убавил до крайности! И прошептал себе под нос:
