Взялась за ручку и вдруг вскрикнула – мило,
беззащитно, по-девичьи.
Отдернула кисть, и Бердичевский увидел на
безымянном пальце капельку крови.
– Гвоздь вылез! – с досадой сказала монахиня.
– Давно пора новую ручку сделать, медную. – Полезла за платком.
– Позвольте, позвольте! – вскричал Матвей
Бенционович, не веря своему счастью. – Платком нельзя, что вы! А если, не дай
бог, столбняк! Вдруг там микробы! Это нужно высосать, я читал... в одной
статье.
И совсем потерял голову – схватил Пелагию за
руку, поднес уколотый пальчик к губам.
Она так удивилась, что не догадалась
высвободиться. Только посмотрела на заботливого прокурора особенным образом,
словно увидела его впервые.
Догадалась?
Но сейчас Бердичевскому было все равно. От
тепла ее руки, от вкуса крови у него закружилась голова – как у изголодавшегося
вампира.
Матвей Бенционович втянул соленую влагу что
было сил. Жалел только об одном – что это не укус смертельно ядовитой змеи.
Пелагия опомнилась, выдернула палец.
– Выплюньте! – приказала она. – Мало ли какая
там грязь!
Он деликатно сплюнул в платок, хотя, конечно,
предпочел бы проглотить.
Смущенно пробормотал, уже раскаиваясь в своем
порыве:
– Я немедленно выдерну этот мерзкий гвоздь.
Ах, беда! Догадалась, непременно догадалась! С
ее-то проницательностью. Теперь все, станет избегать, сторониться!
Снял с оглобли фонарь, из ящика под сиденьем
взял щипцы (необходимая в экипаже вещь – вынуть занозу из копыта, если лошадь
захромает).
Вернулся на крыльцо строгий, деловитый.
Вытянул коварный гвоздь, предъявил.
– Странно, – сказала Пелагия. – Кончик ржавый,
а шляпка блестит. Будто только что вколочен.
Бердичевский посветил фонарем. Увидел, что
острие поблескивает. От крови? Да, и от крови тоже. Но поблескивало и выше,
чем-то масляным, более светлого колера.
У прокурора перехватило дыхание, только теперь
уже не от любовного томления.
– Скорее! В больницу! – закричал он в голос.
Кррк-кррк
Профессор Засекин, главный врач
Марфо-Мариинской больницы и всероссийская знаменитость, ранкой на пальце не
заинтересовался. Осмотрел, пожал плечами и даже йодом не помазал. Зато к гвоздю
отнесся в высшей степени серьезно. Отнес в лабораторию, с час колдовал над
чем-то и вернулся озадаченным.
– Любопытный состав, – сказал он прокурору и
его спутнице. – Для выведения полной формулы потребуется время, но тут
присутствуют и Agaricus muscarus и Stryehnos toxifera, а концентрация кишечной
палочки просто феноменальна. Такой пунш намешали, что ой-ой-ой. Если бы вы,
голубчик, не отсосали эту гадость сразу же после травмирования... – Доктор
выразительно покачал головой. – Удивительно, что ранка совершенно чистая.
Знать, очень уж от души сосали, со страстью. Молодец.
Матвей Бенционович покраснел, боясь взглянуть
на Пелагию. А та переспросила:
– «Намешали»? Вы хотите сказать, профессор,
что это состав искусственного изготовления?
Бердичевскому стало за себя стыдно – о
глупостях тревожится, а тут такое.
– Вне всякого сомнения, – сказал профессор. –
В природе этакого компота не встречается. Здесь мастер поработал. Да не из
наших – в Заволжске и лабораторий таких не имеется.
Прокурор похолодел, когда осознал весь смысл
этого заявления. Изменилась в лице и Пелагия. Матвей Бенционович в этот миг
любил ее так, что в носу сделалось щекотно. Сказали бы ему сейчас: вот субъект,
который замыслил погубить дорогое тебе существо, и статский советник кинулся бы
на злоумышленника, схватил бы его за горло и... Здесь у Бердичевского, человека
мирного и отца семейства, потемнело в глазах и приключилось затруднение в
дыхании. Он прежде и не подозревал в себе такого неиетовства.
Незамедлительно, прямо среди ночи, в
архиерейском доме был созван чрезвычайный совет.
Матвей Бенционович был бледен и решителен.
Внешне сохранял спокойствие, только чаще обычного хватался за нос;
– Теперь очевидно, что это не маниак-одиночка,
а целая банда. Таким образом, главной становится версия «варшавских». У этой
публики расквитаться за своего считается делом чести. Если уж вбили себе в
голову, что их подельника погубила сестра Пелагия, то не успокоятся, пока ее не
убьют. Я оставлю все прочие дела, поеду хоть в Варшаву, хоть в Москву, хоть в
Житомир, но разыщу мерзавцев. Однако сколько продлится расследование,
неизвестно. А между тем, нашей дорогой сестре угрожает смертельная опасность, и
мы даже не можем предполагать, с какой стороны последует удар в следующий раз.
Тут, владыко, надежда только на вас...
Преосвященный, которого подняли с постели, был
в халате и войлочных туфлях. Дрожащие от волнения пальцы дергали и рвали
нательный крест.
– Ее уберечь – это первое, – сказал Митрофаний
хриплым голосом. – Только о том и думаю. Ушлю подальше, в какую-нибудь тихую
обитель. И чтоб никто ничего. А тебя даже не спрошу! – прикрикнул он на
духовную дочь, ожидая от нее сопротивления.
Но монахиня промолчала. Видно, хитроумная
каверза с гвоздем не на шутку ее напугала. Бердичевскому сделалось так жалко
бедняжку, что он часто-часто заморгал, да и владыка насупился, закряхтел.
– В Знаменском монастыре, что на Ангаре-реке,
игуменья моя воспитанница, я тебе про нее рассказывал. Место удаленное, тихое,
– загнул преосвященный один палец, а за ним и второй. – Еще на реке Уссури
хороший скит есть. Чужих за десять верст видно. Тамошний старец мне друг. Сам
тебя отвезу – хоть на Ангару, хоть на Уссури, куда пожелаешь.
– Нет! – в один голос воскликнули прокурор и
монашка.
– Вам нельзя, – пояснил Бердичевский. –
Слишком заметны. А уже ясно, что они за нами следят, глаз не спускают. Нужно
потихоньку, скрытно.
Пелагия присовокупила:
– Лучше всего одной.
– И хорошо бы, конечно, не в монашеском
облачении, а переодеться, – предложил Бердичевский, хоть и был уверен, что идею
отвергнут.
Митрофаний и черница на это переглянулись,
ничего не сказали.
– Я клятву давала, – нерешительно молвила
Пелагия, чем привела Бердичевского в недоумение (о существовании госпожи
Лисицыной прокурору известно не было).
