– Ничего, я исповедуюсь после, – легкомысленно
сказала Полина Андреевна. – Когда жара спадет. А пока определите-ка меня на
постой.
В эту минуту из исповедальни, пользовавшейся
наименьшим спросом у богомольцев (она была ближе всего к площади), донесся
крик. Полотняные стенки шатра качнулись, и наружу вылетел чернявый господин в
очках, едва не растянувшись на траве. Похоже, очкастый был вытолкнут из обители
таинства, что называется, взашей.
Кое-как удержавшись на ногах, он ошеломленно
уставился на вход, а оттуда высунулся косматый поп с перекошенным от ярости
багровым лицом и возопил:
– К мойшам своим ступай! В Ров Га-Иуди! Пускай
иуды тебя исповедуют!
– Ну вот видите! – болезненно вскрикнул
странноприимный старичок. – Он опять!
– А что такое «Ров Га-Иуди»? – быстро спросила
Полина Андреевна, глядя на грозного отца Агапита с чрезвычайным вниманием.
– Еврейский квартал в Старом городе. Там, за
стеной, есть четыре квартала...
Но Пелагия уже не слушала – сделала несколько
шагов по направлению к саду, словно боялась пропустить хоть одно слово в
разворачивающейся перебранке.
Чернявый господин, придя в себя от первого
потрясения, тоже стал кричать:
– Вы не смеете! Я крещеный! Я на вас отцу
архимандриту пожалуюсь!
– «Крещеный»! – передразнил исповедник и
сплюнул. – Сказано народом: «Жид, как бес: никогда не покается». И еще сказано:
«Жида перекрести, да и под лед пусти!» Тьфу на тебя! Тьфу! Изыди!
И так свирепо закрестил очкастого, словно
собирался ударить его сложенными цальцами сначала в лоб, потом в низ живота, а
после еще добавить по правой и левой ключице. От этих угрожающих телодвижений
изгнанный попятился, а вскоре и вовсе бежал с поля боя, бормоча и всхлипывая.
На двух паломников, дожидавшихся своего череда
исповедоваться у отца Агапита, эта сцепа произвела сильное впечатление. Они
быстренько ретировались – один переместился в очередь к отцу Мартирию, другой –
к отцу Корнилию.
– Постойте, – окликнул Полину Андреевну
старичок. – Я вам покажу, где гостиница для паломниц благородного звания.
– Спасибо. Но, знаете, я, пожалуй, все-таки
сначала исповедуюсь, – ответила Пелагия. – Как раз и очереди нет.
Мнимый брахицефал
Когда паломница произнесла положенное
«Исповедую Господу моему и вам, отче, все прегрешения мои», священник вдруг
спросил:
– Что это у вас волосы рыжие?
Полина Андреевна непочтительно разинула рот –
до того удивилась вопросу. Отец Агапит сдвинул брови:
– Часом, не из выкрестов будете?
– Нет, – уверила его кающаяся. – Честное
слово!
Но священник «честным словом» не
удовлетворился.
– Может, ваш родитель из кантонистов? Имеете
ли долю еврейской крови – с отцовской либо с материнской стороны? Рыжины без
жидинки не бывает.
– Что вы, отче, я совершенно русская. Разве
что прадед...
– Что, из жидков? – прищурился исповедник. –
Ага! У меня глаз верный!
– Нет, он приехал из Англии, еще сто лет
назад. Но женился на русской, принял православие. Да почему вы так
допытываетесь?
– А-а, другое дело, – успокоился отец Агапит.
– Это ничего, если из Англии. Должно быть, ирландского корня. Тогда понятно.
Рыжесть, она ведь двух источников бывает: кельтского и еврейского. Пытал же я
вас для того, чтоб по оплошности не опоганить таинство покаяния. Сейчас много
жидов и полужидков, кто норовит к православию примазаться. Уж на что жид
скверен, а крещеный жид еще втрое того хуже.
– Вы потому и того господина прогнали?
– У него на роже написано, что из абрашек.
Говорю же, у меня глаз. Не допущу святотатства, пускай хоть на костре жгут!
Пелагия выразила на лице полное сочувствие
подобной самоотверженности, вслух же заметила:
– Однако наша церковь приветствует
новообращенных, в том числе и из иудейской веры...
– Не церковь, не церковь, а глупцы церковные!
После заплачут, да поздно будет. Что это: дурь или бесовское наущение – в стадо
белых овец черную пускать!
Поп тут же и пояснил свою не вполне ясную
аллегорию:
– Есть овцы белые, что пасутся на склонах
горних, близ взора Божия. А есть овцы черные, их пастбище – низины земные, где
произрастают плевелы и терновники. Белые овцы – христиане, черные – евреи.
Пускай жиды жрут свои колючки, лишь бы к нашему стаду не прибивались, не
портили белизну руна. Сказано на Шестом Вселенском Соборе: у жида не лечись, в
бане с ним не мойся, в друзья его не бери. А для того чтоб Божье стадо с
паршивыми овцами не смешивалось, существуем мы, Божьи овчарки. Если чужая овца
к нашей пастве подбирается, мы ее клыками за ляжки, да трепку ей, чтоб прочим
неповадно было.
– А если наоборот? – спросила Пелагия с
невинным видом. – Если кто захочет из белого стада в черное? Есть ведь такие,
кто отрекается от христианства и принимает иудаизм. Мне вот рассказывали про
секту «найденышей»...
– Христопродавцы! – загрохотал отец Агапит. –
А вожак ихний Мануйла – бес, присланный из преисподни, чтобы Сына Человеческого
вторично сгубить! Мануйлу того нужно в землю вбить и колом осиновым проткнуть!
Голос Полины Андреевны стал еще тише, еще
бархатней:
– Отче, а еще мне говорили, что этот нехороший
человек будто бы подался в Святую Землю...
– Здесь он, здесь! Прибыл глумиться над Гробом
Господним. Видели его на Пасху, смущал богомольцев своими соблазнами и
некоторых соблазнил! Его уж и сами жиды хотели камнями побить, даже им от него
тошнотворно! Убежал, скрылся, змей. Эх, братьев бы сюда!
– У вас есть братья? – наивно спросила
паломница.
Агапит грозно улыбнулся.
– Есть, и много. Не по крови – по душе. Витязи
православия, Божьи защитники. Слыхала про «Христовых опричников»?
Полина Андреевна улыбнулась, словно поп
сообщил ей нечто очень приятное.
– Слышала, и в газетах читала. Одни об этих
людях хорошо отзываются, другие плохо. Мол, бандиты и громилы.
