И быстро-быстро закрестился по-православному.
– Что-то непохож, – заметил Лёва, пытаясь
прикладом разбить цепь.
– Я русской веры! Араб, но русский!
– А мы евреи, – сказала ему Малке.
Лёва махнул рукой – чего уж теперь
осторожничать. Приставил к цепи дуло, выстрелил. Цепь разлетелась надвое.
– Скорей! – крикнула Малке, хватая русского
араба за руку.
Услышав про евреев, тот как-то обмяк,
попытался уползти под повозку, но Лёва подхватил его с другой стороны, и все
втроем добежали до башни.
Внутри ждали двое коммунаров – сразу же
заложили дверь толстым брусом.
Потом все вместе кинулись вверх по лестнице.
Бойцы отряда толпились в третьем ярусе и на
верхней площадке.
Молодец Магеллан! Успел-таки добраться до
часового, прежде чем тот понял, что происходит. Дозорный, совсем мальчишка,
сидел в углу на корточках, зажав разбитую прикладом голову, но, слава Богу, был
жив.
Малке показала ему жестом, чтобы убрал руки –
нужно перевязать, но черкешенок оскалился на нее по-волчьи.
– Двое с винчестерами к бойницам второго
этажа, двое – на третий, – скомандовал Магеллан. – Остальным встать между
зубцами и выставить стволы наружу. Пусть черкесы видят, что нас много и все
вооружены. Никому без приказа не стрелять.
Малке высунулась в проем. Аул и его
окрестности просматривались просто замечательно.
На улицах было пусто. Во дворах тут и там
метались женские фигуры, но ни одного мужчины Малке не углядела.
– Где же джигиты? – озадаченно спросил
Магеллан. – Ничего не понимаю...
Тогда освобожденный араб сказал:
– Мужчины все ночью скакали. На лошадь сели и
скакали. Не вернулись еще.
– Ну конечно! – хлопнул себя по лбу Магеллан.
– Как я не догадался! Они от нас отправились в Эль-Леджун, сбывать добычу. А
что мы нападем, и думать не думали! Вот что такое настоящее еврейское счастье,
поняли, маменькины сыночки? – И повернулся к отцепленному. – Ты кто такой?
Откуда знаешь русский?
– Я араб, но моя невеста еврей, – поклонился
тот. – Жениться на ней буду. Может, сам тоже еврей стану. Хорошая вера, мне
нравится.
– Почему на цепи сидел?
– Русскую госпожу вез, из Ерусалим. Богатая
госпожа, только немножко сумасшедшая. Черкес напал, сюда забирал. Выкуп хочет.
Будет русский консул писать, чтоб десять тысяча франк давал. А за меня хотел
тысяча франк, но я сказал, я человек совсем бедный. Тогда на цепь досадил...
Хантур отбирал, два арабский конь отбирал. Когда вернется бек, прикажи ему,
чтобы всё отдал: и хантур, и конь, и госпожу пускай тоже отдаст.
Магеллан смотрел не на араба, а вниз, на
долину. Прищурился, процедил вполголоса:
– Вон он, твой бек. Сам ему всё и скажешь.
Малке тоже посмотрела вниз и увидела длинную
вереницу всадников, рысью поднимающихся по дороге.
У самого уха грохнуло – это Магеллан выстрелил
в воздух: раз, еще раз.
Женщины в ауле заголосили громче.
Отчего происходят войны
Выстрелы и крики не разбудили Пелагию, потому
что она не спала. Всю ночь ходила взад-вперед по тесной комнатке с голыми
стенами. На подушки, что лежали на полу, так и не прилегла.
То молилась, то ругала себя всеми доступными
для монахини словами, но облегчения не давало ни первое, ни второе.
Как глупо! Всё погубить из-за собственного
легкомыслия!
Нужно было нанять в русской миссии охранников.
Там специально для сопровождения богомольцев, отправляющихся на Тивериадское
озеро, в Вифлеем и прочие неспокойные места, имеются православные черногорцы –
замечательно устрашающие, с пышными усами, в расшитых серебром куртках, с
кривыми саблями и пистолетами за поясом. У черногорцев такая репутация, что ни
один разбойник и близко не подойдет.
Прав Митрофаний, тысячу раз прав: в его
духовной дочери проворства много, а основательности нуль. Сначала делает, потом
думает.
А всё из-за того, что боялась потерять лишний
день, даже лишний час. Подгоняло иррациональное, необъяснимое ощущение, что
время уходити что его уже почти совсем не осталось. Так и видела перед собой
последние крупицы, высыпающиеся из стеклянного конуса будущего в стеклянную же
воронку прошлого.
Понадеялась на русский авось. Авось в первые
два дня поманил, а на третий бросил.
Сначала долго ехали горами. На крутых подъемах
приходилось вылезать и идти за хантуром пешком – слабосильные лошади не
вытягивали. К третьему дню достигли Изреэльской долины, просторной и зеленой,
верст в десять шириной. Гора Хар-Мегиддо, поблизости от которой следовало
искать коммуну, находилась к западу.
Хар-Мегиддо, Армагеддон. Здесь, на этом
заболоченном поле, произойдет самая последняя на Земле битва, когда войско
Дьявола сразится с ангелами, подумала Полина Андреевна, но без приличествующего
трепета. И когда увидела вдали геометрически правильный контур горы Фавор,
место Преображения Господня, тоже не умилилась, а лишь пробормотала молитву, но
как-то механически, без души. Мысли ее были слишком далеки от божественности.
До обиталища новоявленных «саддукеев»
оставалось всего несколько верст, а как себя вести с их железноглазым
предводителем Магелланом, монахиня еще не придумала.
Глупый, глупый Мануйла! Что же его несет, как
мотылька на свечку! Магеллан еще на пароходе грозился горе-пророка «взять за
ноги, да башкой об якорную тумбу». Может, и взял, а Стеклянный Глаз был вовсе
ни при чем?
С Магеллана станется – байронический типаж,
сверхчеловек. Для такого принцип или рисовка важней и собственной-то жизни, не
говоря о чужих. Сказал же он своим мальчикам и девочкам, что Мануйла агент
Охранки. А зачем, спрашивается? Может быть, задумал убить предполагаемого
шпика, чтоб связать коммунаров кровью? Ведь проделал другой сверхчеловек,
Нечаев, то же самое со студентом Ивановым...
Но вне зависимости от того, причастен Магеллан
к убийству крестьянина Шелухина или нет, когда в коммуну заявится уже не
фальшивый, а настоящий Мануйла, сионисты наверняка вообразят, что вездесущая
Охранка разыскала их и в Палестине. Вдруг возьмут, да и прикончат неуемного
пророка? Полиция ничего не узнает, да и какая тут, в турецком захолустье,
полиция?
