Он говорил спокойно, ласково, даже по-отечески, но я физически ощущала ужас, нарастающий в душе князя.
— Вы… знаете? — только и промолвил он.
— Про то, что эти настои как-то помогали тебе защищаться от болезни? Да. Я же воспитывал тебя чуть ли не с младенчества. И твой отец перед смертью многое мне открыл, прося позаботиться о тебе. Я люблю тебя как четвертого своего сына. И после смерти Янека и Мирчо ты стал мне еще дороже. По сути ты и Тодор — все, что у меня есть на этом свете. И твоя болезнь…
— Я не болен! — воскликнул Витолд. — Я совершенно здоров!
— Да, а эти странные ежемесячные приступы — всего лишь первый признак того, что я впадаю в старческий маразм…
— Что же мне делать? — Голос князя был одновременно растерянным и гневным. Бывает, что одновременно ощущаешь страх и злость — то же самое, если судить по голосу, происходило с моим подопечным.
— Не знаю. Могу пока посоветовать скрыть историю с убийством целителя. И пригласить другого, со стороны.
— Откуда?
— Придумаем. Можно выписать какого-нибудь молодого специалиста, только что получившего бакалавра медицины и жаждущего проявить себя в работе. Если хочешь, я сегодня же займусь этим делом. И через две недели, самое большее — через месяц — у тебя будет новый придворный целитель.
— Месяц, — со вздохом повторил князь. — А что мне делать до этого момента?
— Крепись, мальчик мой. Крепись!
С этими словами рыцарь отошел, оставив князя в раздумьях. А я неожиданно поняла, что кое-что могу сделать! И развернулась к Витолду, охваченная внезапной идеей:
— Мне нужно кое-куда съездить!
— Что?
— Доверьтесь мне! Конечно, дело может кончиться неудачей, но нужно рискнуть. Пожалуйста!
Если бы князь стал упрямиться, клянусь, что уехала бы все равно. Но он лишь кивнул и в самый последний момент поймал меня за запястье:
— А вы… ты надолго? Сколько дней тебя… то есть вас не будет?
— Несколько часов.
Ехать в самом деле было недалеко, в Пустополь. Вернее, в монастырь Богини-Матери, возле которого, практически примыкая к его ограде, стоял дом целительницы Яницы, где я жила столько времени. За три недели мне ни разу не довелось побывать там, а так хотелось навестить знакомую и поблагодарить за все. Я обещала, что перед отъездом домой непременно заверну к ней попрощаться, а случай выдался раньше.
Нет, на самом деле меня интересовала вовсе не Яница — она лечила больше наложением рук и готовила настои из лекарственных трав, ничего не зная об алхимии и составлении магических эликсиров. Иначе ее можно было бы попросить сварить порцию лекарства для Витолда, но разве она знает рецепт? Я о ней даже не думала — моей целью была мать Любана, настоятельница монастыря.
Как того требовал обычай, ворота обители оказались распахнуты настежь — как знак того, что Богиня-Мать, словно добрая матушка, всегда готова открыть сердце для детей Своих, утешить, приголубить, помочь, а если и наказать, то любя. Откровенно говоря, я Ее не слишком почитала — сначала потому, что на войне о Богине вспоминали редко, только молясь перед боем: «Матушка, сбереги дитя Свое!» — а потом, чего греха таить, из-за обиды. Мне все казалось, что Богиня-Мать ко мне несправедлива. Даже думала переметнуться к другим богам — хотя бы к Дочери, она ведь честно обещает, что помогает только в любовных делах. Или к Брату-Воину, которому чаще всех молились на войне. Да, я считаю, что жизнь обошлась со мной слишком строго. И сильно за это обижена на богов. Но еще больше огорчало то, что им мои обиды не слышны.
Не сказать что я так уж игнорировала службы. В замке имелась небольшая часовенка, и князь Витолд ходил туда каждый день. Ну, и я тоже таскалась за ним. Только пока он и его семья молились, я скромно стояла в уголке. Не знаю я, о чем просить Богиню-Мать. А благодарить за то, что жива осталась? Да сколько можно одно и то же твердить? Кроме самой жизни, человеку для счастья нужно еще много всего!
Внутри монастыря было уютно, чисто, ухоженно. Посыпанные мелким гравием дорожки, лужайки, ровными рядами посаженные яблони. Большой собор стоял за садом, где сейчас расцветали яблони и груши, пестрели ранними цветами клумбы. Справа и слева от величественного здания виднелись службы — монастырская гостиница, трапезная, низкий длинный дом с кельями монашек. Прочие хозяйственные постройки располагались позади. Я там никогда не бывала и совершенно не представляла, где что искать. Но да ничего — если бы случилось поселиться тут навсегда, живо бы все выучила.
Коня пришлось оставить у ворот, под присмотром сестры привратницы, и пройтись пешком, глядя на расцветающий сад и любуясь окрестностями. Несколько трудившихся в саду монашек негромко распевали хвалебный гимн Матери и не обратили на меня внимания.
Широкие ступени храма подметала еще одна монахиня с таким усталым и печальным лицом, что я бы не удивилась, если бы она разрыдалась.
— Мир тебе, сестра, — я остановилась в нескольких шагах от нее. — Не подскажешь, где мне найти мать настоятельницу?
— У себя мать Любана, — вздохнула монашка. — В келье молится.
— Я могу ее увидеть?
— Не знаю. — Женщина отвернулась и принялась мести ступени с еще большим тщанием.
— Я приехала из замка Пустопольского. У меня дело, касающееся ее племянника, князя Витолда…
Монашка перестала шаркать веником по камням.
— Вон туда пройди, — она указала рукой на боковую дверь в сторонке от основного входа в храм. — Да ноги вытри!
Я тщательно потопталась по циновке, прежде чем постучать. Мне отворила еще одна привратница, которой тоже пришлось объяснять, что дело не терпит отлагательств. Эта монашка тоже была какой-то насупленной. М-да, ну и «весело» тут у них! Интересно, смогу ли я всю жизнь прожить среди людей, которые не умеют улыбаться?
Узким полутемным коридором мы прошли в покои матери-настоятельницы.
— К вашей милости гонец из замка, матушка, — представила меня монашка.
В комнате оказалось просторно, чисто, светло, хотя и скромно. Ни дорогой обивки кресел, ни расшитых портьер, ни золотых подсвечников, ни мебели из дорогих пород дерева, ни всяких безделушек, которых так много скапливается в комнате любой женщины. Даже у меня, когда жила с Яницей и во многом себе отказывала, и то на полочке как-то сами собой появились резная шкатулка и несколько глиняных куколок, а также большая, яркая, хотя и дешевая брошка. А тут — ничего. Словно здесь живет не женщина. Или настоятельница не тут обитает?
Мать Любана сидела за столом и что-то торопливо писала, часто-часто макая перо в чернильницу. На столе был такой же беспорядок, что и у Витолда. Явно семейная черта.
— Сейчас, погоди, — не поднимая головы, буркнула она. — Дай дописать!
Черканув еще пару строк, пробежала написанное беглым взглядом, быстро вывела в конце еще несколько слов, расписалась и посыпала пергамент песком. После чего свернула в трубочку, запечатала и отдала моей спутнице:
