– Да он глуп как пробка, мам… Глуп и самонадеян…
– Вот и хорошо, что глуп! Зато барской статью берет! И с лица красив, как девка, одно удовольствие на него глядеть!
– А бабушка Анна всегда говорила, с лица воду не пить…
– Ну, вспомнила бабушку Анну! Моя матушка, царствие ей небесное, всю жизнь в деревне прожила, чего ты на нее равняешься? Нынче умные люди другие правила для жизни придумали… Подумаешь, глупый! Зато в люди с ним выйти не стыдно! И вообще… Дома эстетическое удовольствие получить… Я вот прожила с умной отцовской рожей двадцать лет, а толку? Все псу под хвост! Кормила, одевала, ублажала… Думала, оценит, а он…
– Не начинай, мам, прошу тебя… Только себя растравишь…
– Да что «не начинай»! Думаешь, легко мне все это дается? Знаешь, мне иногда кажется, что я бы даже убила его, ей-богу… И мне бы сразу легче стало. Нормально бы жить начала. А так… Ну не могу я успокоиться, как ни стараюсь! Прямо кипит все внутри, обида в крови плещется!
– Мам, давай лучше пирогом займемся…
– Ты знаешь, я даже к врачу обращалась, к психологу. Он говорит, это у вас на фоне застарелой неврастении… Таблетки какие-то прописал…
– Ну вот и хорошо. Вот и пей таблетки. Все пройдет, мам… Тебе фартук дать?
Вдвоем они и впрямь быстро спроворили пирог, накрыли на стол к ужину, даже бутылка красного вина нашлась в холодильнике. Чокнулись, выпили за удачу и счастье. Разомлевшая мама, окутывая их с Кириллом довольным улыбчивым взглядом, потянулась к сумке:
– Про деньги-то чуть не забыли, доча… Вот тут в пакетике ровно двести тысяч. Возьми, положи себе в сумочку, а то с утра забудешь.
Кирилл на секунду застыл, не донеся кусок пирога до рта. Глянул на нее с удивлением, но смолчал.
– А когда надо ехать, доча? Чего там в институте говорят?
– Я… Я не знаю… Еще точную дату отъезда не объявляли… Там еще визу надо оформлять, билеты…
– Ну хоть примерно? – никак не унималась в своем законном любопытстве мама.
– Я не знаю… Где-то через месяц, наверное. Сразу после сессии…
– Сань… А куда? – робко взглянув на маму, подал наконец голос Кирилл. – Куда ты уезжаешь через месяц, Сань?
– А ты что, не знаешь? – удивленно подалась ему навстречу мама. И уже сердито в ее сторону: – Ты почему Кириллу ничего не сказала, забыла, что ли?
– Ага! Я забыла! Я забыла, Кирилл, прости! – радостно уцепилась она за мамино предположение.
– Она в Англию уезжает, Кирюш! – торопливо принялась прояснять неловкую ситуацию мама. – В составе студенческой группы! Согласись, глупо же отказываться! Ты ведь не против, правда?
– Да нет, с чего бы… – с малой, но все-таки подобающей случаю толикой обиды в голосе произнес Кирилл, откидываясь на спинку стула. – Кто ж откажется, если Англия и все такое… Спасибо, Татьяна Семеновна, классный пирог получился. Я в комнату пойду, ладно? Там сейчас «Стройка любви» будет…
– Далась ему эта «Стройка любви»… – дождавшись, когда Кирилл скроется за дверью, тихо проговорила она. – Представляешь, мам, целыми днями туда пялится, ни одного выпуска не пропускает, свихнется скоро! Лучше бы уж работу искал…
– Да ладно тебе! Пусть лучше в телевизор пялится, чем на других баб! – сердито зашептала мама, оглядываясь на дверь. – Все тебе не ладно, смотри-ка! – и, наклонившись поближе, уже более озабоченно поинтересовалась: – А чего ты ему вдруг про Англию пока решила не рассказывать? Выходит, я тебя с потрохами сдала? Так предупредила бы…
– Да нет, мам… Я и впрямь забыла… Наверное, это от усталости. Сессия на носу, курсовая…
Понимающе кивнув, мама глянула на нее пристально, потом снова потянулась к сумке. Достав кошелек, выдернула оттуда, не считая, пачечку тысячерублевых бумажек, решительным жестом хлопнула ею об стол:
– Возьми, дочка! Что-то ты и впрямь плохо выглядишь! На вот тебе, запишись в салон, приведи себя в порядок! Аккурат перед поездкой успеешь. А то что же – Англия все-таки… Надо же себя культурненько обиходить… А если этих денег не хватит, я еще дам!
Ох… Как же противно ёкнуло внутри, будто ее дочерняя совесть скукожилась виноватостью – что же она с бедной матерью творит? Она ж ей верит, она ж от души… Потому и открылась навстречу ее вранью с радостью, с чистой доверчивостью. Бедная добрая мама. Не мама, а чистый ангел. А она – не дочь, а чудовище. Тоже придумала, как отцовскую проблему решить… Сиди теперь, вымучивай из себя искреннюю благодарность, а заодно угрызайся нечистой совестью!
Она с трудом вдохнула в себя воздух, собираясь проблеять свое трудное и необходимое «спасибо», но не успела. Мама вдруг живенько подпрыгнула на стуле, замахала полными ручками так, что вспыхнул и будто проколол маленькое пространство меж ними большой бриллиант, нагло выпучившийся из оправы кольца на среднем пальце.
– Ой, доча! Я ж тебе не рассказала еще, какую мне новость эта сорока Алина утром на хвосте принесла! У нее же двоюродная сестра в том же институте работает, что и отец! И эту его… новую, как там бишь ее… Алинина сестра тоже хорошо знает. Ты не представляешь, доча, какая у нашего молодожена большая неприятность вышла! Ребенок-то у молодайки больной оказался! Какую-то срочную дорогую операцию ему надо делать, а денег у молодайки – пшик… И с нового мужа ничего не возьмешь – с голым задом из-под прежней жены выскочил! Думал, ему с новой женой любовь да счастье будет, а взамен – вот оно…
Мама притворно вздохнула, глядя на нее в ожидании. Наверное, полагалось по дочерним правилам выплеснуть из себя хоть какую-то эмоцию, да смелости не хватило. Сидела как истукан, молча уставившись в тарелку с недоеденным куском пирога. Потом потянулась к нему, схватила дрожащими пальцами, принялась жевать истово. Мама, истолковав ее молчание по-своему и будто спохватившись, заговорила уже мягче, ровнее:
– Нет, я понимаю, конечно… Жалко, жалко мальчишку… А для матери так двойное горе – не иметь возможности ребенку помочь… Очень, конечно, я этой молодайке сочувствую…
С трудом проглотив пирог и не глядя на маму, она невольно поморщилась, автоматически потянулась к бокалу с вином. Вот хоть убей – не было никакого сочувствия в мамином голосе. Вернее, оно было, но особого рода, с явным душком торжества. А может, и нет никаких родов и видов у сочувствия – оно просто есть или его просто нет. И ничем это отсутствие не прикроешь. Какая ж это мерзкая штука по сути – проекция торжества на сочувствие…
– Ну чего ты к бокалу припала? Скажи хоть что-нибудь! – не выдержав ее молчания, проговорила мама. – Или ты меня осуждаешь, а, Сань? Думаешь, я злорадствую, да?
Вот что ей ответишь? Да, мол, мама, злорадствуешь, ах как нехорошо? А кто эту «злорадную» только что на деньги для больного Тимоши развел, у кого тут у нас рыльце в пушку?
– Да знаю, знаю, осуждаешь… – неожиданно вяло и со слезой в голосе вдруг произнесла мама. – Когда со стороны смотришь, всегда легко осуждать…
