– Ну чего трезвонишь? Ключей, что ли, нет? – появилось в дверях рассерженное Кирюшино лицо. – Заходи быстрее, разговор есть!
– Какой разговор, Кирюш? А я тут всякого вкусненького купила, стол сейчас накроем, и свечи вот…
– А свечи нафига?
– Ну, чтоб красиво было… Я хотела романтический ужин при свечах…
– Это с тобой, что ли, романтический ужин? При свечах?
Насмешливый голос Кирюши ткнулся острием промеж лопаток, и она обернулась испуганно, опуская пакеты на кухонный стол. И – обомлела. Кирюша стоял в проеме двери, но честное слово, это уже был не тот Кирюша. Нет, все вроде было при нем, все то же самое, что и вчера, но – совсем другое. Откуда вдруг взялось это пренебрежение во взгляде, в голосе, в выражении лица…
– Что случилось, Кирюш? Что с тобой?
– А что со мной такого? Я-то как раз в полном порядке! Вот вещи свои собираю. Ты не знаешь, где мой синий свитер?
– Какой свитер? А, свитер… Так он грязный, я его в стиралку вчера засунула…
– Черт… А что, он сильно грязный?
– Да что случилось, Кирюш?! Почему ты свои вещи собираешь? Ты… Ты от меня уходишь, да?
– Да, ухожу.
– То есть… Что, вот так? Прямо сразу?
– Нет, по частям!
– А… Куда ты уходишь? Ты… меня разлюбил, да?
– А я разве тебе говорил чего-нибудь про любовь?
– Да, говорил…
– Правда? Ну, извини. Действительно, как-то глупо все получилось.
– Значит, совсем не любил?
– Да что ты ко мне привязалась: любил, не любил! Не порть мне праздник, Сань!
– Ка… Какой праздник?
– А разве я не сказал тебе? Я же в Москву уезжаю, у меня поезд через два часа!
– В Москву? Зачем – в Москву?
– Ну не всем же с Англией фартит… Меня, знаешь ли, богатая мамочка не содержит, мне самому в жизни пробиваться надо. Вот и пробиваюсь, как могу. И у меня сегодня утром свой фарт случился, я его давно ждал! Меня на «Стройку любви» взяли, Сань! Представляешь, утром редакторша с телеканала позвонила, я прямо обалдел… Кастинг-то я еще месяц назад прошел, а вызова все не было и не было! Я уж думал, все, забыли про меня. А тут вдруг! Как обухом по голове! Так что завтра можешь любоваться на меня уже в телевизоре! Я с поезда – и прямо туда… Даже не верится…
– И… Что ты там будешь делать, Кирюш? Любовь строить?
– Да, именно так, буду любовь строить! Не тупи, Сань, не задавай глупых вопросов! Ты что думаешь, я просто так, что ли, все выпуски реалити-шоу каждый день смотрел? От нечего делать?
– А как же я, Кирюш? – сипло пропищала она, краешком подсознания удивляясь невесть откуда взявшейся в ней унизительной настойчивости. Хотя вся оставшаяся часть подсознания громыхала достоинством и гордостью: молчи, что же ты делаешь, молчи! Сказали же – не любят тебя! И никогда не любили! Вот и молчи!
– А что – ты? – глянул на нее Кирюша с таким искренним удивлением, что краешек подсознания, тот, в котором сидела унизительная настойчивость, пискнул и захлебнулся отчаянием. – При чем здесь ты, Сань? Или ты думала, я около тебя до старости просижу, что ли? Да ты хоть посмотри на себя повнимательнее! Ты же… С тобой же…
– Все. Не надо, Кирюш. Я все поняла.
Опоздала правильная часть подсознания с достоинством и гордостью. Неправильная унизительная настойчивость уже сделала свое черное дело – Кирюшу понесло:
– Сань, да неужели ты думаешь, что нормальный пацан может на тебя по серьезке запасть? Ты в зеркало на себя не смотришь, что ли? Не, я прямо на тебя удивляюсь…
– Выходит, ты ненормальный, если со мной жил?
– Э, нет… Жить и по серьезке запасть – это разные вещи, Сань, их не попутаешь. Да и жить с тобой, знаешь, тоже мало радости было… Сплошная преснота – ни пива попить, ни поржать…
– А над чем бы ты хотел… поржать?
– Ну, я не знаю… Мало ли… Ты вообще в этом смысле мутная, непростая какая-то, все помалкиваешь да в книжку норовишь уткнуться. Не душевная ты, Сань. Скучно с тобой. Что за жизнь, сама посуди?
– Зато крыша над головой у тебя не текла и холодильник с продуктами всегда под рукой был!
– Это ты что сейчас, меня куском хлеба попрекнула?
– Да, попрекнула. А что, нельзя?
– Не-а, нельзя.
– Почему?
– А ты что, сама себе этот кусок раздобыла, да? Сначала заработай его, потом попрекай. А то ишь устроилась на мамкиной шее… Туда же… Всяк бы так-то знал…
– Значит, так, дорогой Кирюша. Пошел-ка ты вон отсюда. И побыстрее, пожалуйста.
– А я что, я и собираюсь… Где, говоришь, мой синий свитер? В стиралке? Сильно грязный или так себе?
– Пошел вон, говорю!
– Так я еще это… Поужинать хотел. У меня до поезда два часа еще. Если хочешь, можно и при свечах… Ну что мы с тобой, Сань, как-то нехорошо прощаемся? Я ведь, ей-богу, не хотел по-плохому!
– Где твоя сумка, Кирюш? Уже собрана? – решительно двинулась она из кухни в комнату, по пути выхватив из стиральной машины Кирюшин так и не постиранный синий свитер.
Сумка, по-собачьи опустив уши-ручки, виновато притулилась к спинке дивана, словно ей было стыдно за своего хозяина. С остервенением сунув в ее нутро свитер, дернула собачку молнии, и она закрылась с визгом. Стащив сумку с дивана на пол, пнула ее к ногам Кирюши:
– Давай вали отсюда.
– Сань, ну зачем ты так… Можно, я хоть чаю с бутербродом попью?
– Нет, нельзя. Ничего, от голода не умрешь. На «Стройке любви» тебя классным хавчиком кормить будут.
– Ишь ты, запомнила… Все-таки злая ты, Сань.
– Я – злая?!
– А что, добрая, что ли?
– Ладно, пусть я буду злая. А еще – страшная, мутная и не простая, потому что вместо «Стройки любви» книжки читаю. И любить меня нормальному пацану никак невозможно. Давай иди уже, нормальный пацан. Построй свою любовь.
– А ты смотреть-то на меня в телевизоре будешь?
– Ага, размечтался… Делать мне больше нечего. Ключи от квартиры в прихожей на тумбочке оставь!
– Ладно, пока!
– Пока-пока. Смотри на поезд не опоздай, иначе как они там без тебя, в телевизоре-то…
Дверь за Кирюшей захлопнулась тихо, невразумительно, будто извиняясь за случившееся. Лучше бы он со злостью ее захлопнул, что ли!
Наступившая тишина обескуражила, и раздрызганное беспорядком Кирюшиных сборов комнатное пространство будто замерло, отодвинулось в испуге. Открытая дверца платяного шкафа поехала было со скрипом, пытаясь встать в привычное закрытое состояние, но не доехала, тоже замерла в испуганной деликатности. А вон, около кресла, забытый Кирюшин носок валяется, коричневый в розовую полоску. Дурацкое сочетание – розовое с коричневым.
