Поднявшись с пуфика, она тяжело прошлепала босыми, еще не отошедшими от тяжких оков ступнями на кухню. Так и есть, полна коробушка-раковина грязной посуды! Поскандалить, что ли? А впрочем, бесполезно. Если даже артобстрел в квартире начнется, все равно внимания не обратит. Тем более там, в телевизоре, судя по звукам, свой очередной скандал назревает. Какая-то девица орет потерпевшим голосом, и звон разбитого стекла слышен, и такое частое характерное «пиканье» пошло, что уже и слов той потерпевшей не разобрать…
Ничего, спишем поздний ужин и мытье посуды на тяжкую женскую долю. Как мама говорит: а как ты хотела, с мужиком жить да маникюра не попортить? Не станешь же ей возражать, что ничего такого она, в сущности, так уж сильно и не хотела… Ни мужика, ни маникюра, ни каблуков с копытами… Но кто же в своей жизни только собственными хотениями руководствуется? Все, как надо, так и живут…
Да, так и живут. Как надо. Помнится, в детстве ей это самое «надо» представлялось веревочной лесенкой, спущенной откуда-то сверху. Хочешь не хочешь, а карабкайся. И страшно, и ноги соскальзывают, и руки от напряжения болят. И спуститься вниз – еще страшнее. Лучше уж наверх… А что там, наверху, непонятно. Хотя – чего непонятно-то? Там, как говорила мама, все жизненные достижения в красивых коробочках штабелями сложены. Там – хороший школьный аттестат, поступление в престижный институт, потом – приличная денежная работа, а еще там – устройство личной жизни по самой высокой шкале семейно-женского благополучия. То есть – чтобы муж не абы какой плюгавенький достался, а чтобы всем на зависть, молодец-красавец, семейным уютом да любовью жены обихоженный. Достижение при ее внешности, прямо скажем, очень сомнительное… Но опять же слышится снизу, с земли мамино твердо-оптимистическое: прочь сомнения на этот счет, доча! Лезь вперед и вверх! Подумаешь, внешностью не удалась! Не страшно! Передайте Ильичу – нам и это по плечу!
Хмыкнув, она последний раз шмякнула молотком по распластанной на разделочной доске отбивной, подняла голову, глянула на свое отражение в темном от подступивших сумерек окне. Ох-х-х… Если не знать, что это ее собственная хмурая рожа из окна взглядывает, можно и руками взмахнуть от испуга – чур меня, чур… Недаром мама ее всегда остерегает: не забывай лицо делать, доча! Брови низко не опускай, губы до твердости не сжимай, и за взглядом следи – так, мол, иногда на людей смотришь, будто укусить хочешь. Всегда с лицом настороже будь! Никому ж не докажешь, что у тебя природное расположение мышц на лице такое… злобно-непрезентабельное. Будто ты не девушка из приличной семьи, а мексиканская бандитка-рецидивистка. А потом еще и вздыхала сочувственно: и угораздило же меня, доча, тебя при рождении Сантаной назвать…
Да уж, угораздило. С этим не поспоришь. Злую шутку сыграл с мамой сериал «Санта-Барбара» – очень уж сильно увлеклась его сюжетом, когда с пузом ходила. Говорит, отвлекалась… Помогали, говорит, американские страсти собственную семейную неопределенность пережить. А заключалась эта неопределенность в ожидании вестей от папы – студента-историка, присланного в деревню, где жила молоденькая мама, как водится, на осеннюю уборку картошки. Познакомились они в клубе, на деревенских танцульках, мама его сама там и приглядела. Сама подошла, на танец пригласила, обаяла местным говорком да фольклором… Надо полагать, бойкая была девица. А папа – книжный тюфяк в очках. Про таких теперь говорят – ботаник. Но тем не менее ребеночка таки умудрился ей заделать…
В общем, пережила мама свою беременную неопределенность довольно благополучно. За зиму папа от испуга отошел, совестью расчувствовался, по весне приехал, отношения официально оформил. А сериальные страсти все равно мимо родительских отношений не прошли – досталось ей от них в наследство это дурацкое имечко – Сантана. Была такая мексиканка-героиня в сериале – больше всего ей мама сочувствовала. То ли она бедная-разнесчастная была, то ли ребеночка у нее украли… Теперь уж не важно. Да и не в этом, собственно, вся трагедия. Не в мексиканском имени как таковом.
Три года об этой трагедии никто и не догадывался. Жили и жили себе они с мамой в деревне, под крылом у бабушки. Отец приезжал в выходные, пока в институте учился, потом распределение получил, стали они с мамой планы строить… Ему на новом месте, как человеку семейному, комнатку в общежитии посулили. Стали собираться потихоньку. Вот тут она, трагедия, на свет и выползла в образе ее свидетельства о рождении, где нерадивая служительница в сельсовете тогда, три года назад, при регистрации народившегося ребеночка по имени Сантана Семенова взяла да забыла вписать в имя первую букву «н»… По невнимательности, конечно. А получился ужас. Выходит, не Сантаной ребенка назвали, а Сатаной…
Бабушка Анна как ошибку заметила, так и осела на пол. Заголосила, на маму чуть не с кулаками набросилась: не могла ребенку нормального имени придумать! А мама и сама испугалась, подхватила у нее из рук это свидетельство да побежала со всех ног в сельсовет, скандал там от всей души закатила. Свидетельство, конечно, новое выписали, но тут уж бабушка Анна в страхи ударилась: не отпущу, говорит, от себя внучку, пока прощение за нее не вымолю… Вы, говорит, там, в городе, засуетитесь и лоб лишний раз не перекрестите, а я ее каждый день буду в церковь водить. Пусть хоть до школы около меня живет, разнесчастная! Отмолю ее, как смогу…
Так она и провела свое детство в деревне, у бабушки Анны. Мать с отцом приезжали часто, подарками задаривали. Платья, игрушки, обновки всякие валом валили. Только, как бабушка говаривала, все было девчонке не впрок. Неказистой росла, нескладной, и с лица была смуглой, черты резкие, грубоватые, и волосы на голове черные, жесткие, как конская грива. Одно слово – мексиканка. Если похуже не назвать, тем самым нечаянным именем…
К семи годам мать ее забрала. Бабушка Анна к тому времени прихварывать начала, отпустила с миром. Но с матери слово взяла, чтоб остерегала девчонку от плохого, приглядывала да направляла на путь истинный. С тех пор мама изо всех сил и старается – и приглядывает, и направляет, только что впереди не бежит, чтоб расчистить для нее этот путь. То есть, по ее разумению, сытый, благополучный и с личной жизнью устроенный. И с мексиканской ее нескладностью все время воюет. В детстве бальными танцами насиловала, потом тренажерами да диетой, даже в модельную школу пыталась определить. И все время внушала, пока в привычку не вошло: следи за лицом, Саня! Вытаскивай его из дурного природного положения! Смотришь на человека – тяни брови вверх и улыбайся приветливо, иначе перепугаешь насмерть…
И в самом деле, взгляд у нее из-под опущенных бровей еще тот. Как сейчас, в оконном отражении, на воле расслабленный. А если брови чуть приподнять, шею вытянуть, щеки полуулыбкой напрячь – вроде и на человека похожа… И в тренажерный зал давно дорожка протоптана, и мясо с конфетами уже и забыла, когда в последний раз лопала… Ать-два, спину выпрямили, грудь вперед, плечи назад… Нет, вполне ничего. Нельзя, нельзя расслабляться. Надо хвататься за очередную веревочку-перекладинку и лезть туда, наверх…
Правда, ей снилось иногда совершенно обратное – как она с этой веревочной лестницы вниз спускается. Прыгает на землю, прямо на зеленый луг. И идет по нему. Долго идет. А потом почему-то траву косит… Странно, сроду она этой травы не косила! Как бабушка Анна умерла десять лет назад, больше и не бывала ни разу в деревне. А там, во сне, так явственно виделось, как блестит на солнце источенное камнем острие, как валится от сильного взмаха руки густая трава: розовые головки клевера, упругие метелки хвоща, белые лапки полевой гремухи, сиреневые – люцерны… И, главное, названия трав она откуда-то знает! Вот разбуди ее и спроси: откуда? И не ответит…
